Нефть, метель и другие веселые боги - читать онлайн книгу. Автор: Иван Шипнигов cтр.№ 63

Ах, Европа, Азия,

Какое безобразие.

Опа, опа, Америка-Европа,

Опа, опа…

Удивительно, но даже трезвому (я пришел позже всех) человеку, которого с первого курса филфака тошнит от любой фольклорной ноты, трудно не очароваться этой тупой, немытой эстетикой несвежей, проспиртованной вагины. Деревенские пацаны, бывшие хулиганы и двоечники, глядя на родственницу, сидели как девушки и пили самогон наперсточными порциями. Мася нажрался, впервые за три месяца, что я здесь. Мы выбрали меньшее из двух зол и ушли от частушек на улицу, якобы танцевать. Расселись кто куда, подальше от освещенного фонарем центра ограды, закурили и стали смотреть, как гибельно выплясывают Мася и энергичная родственница.

Потом было всякое. Обмывали диплом героя вечера, он недавно закончил спортфак Бурятского государственного университета («У меня такой же. Синий», – сказал я.) Он ужасно пел под аккомпанемент расстроенной гитары пошлые песни «Би-2». Леха по прозвищу Пыка, толстый щербатый добродушный парень, кормил салатом с вилки красавицу-жену. Та все закидывала ногу на ногу и болтала полуснятой босоножкой со стразами. Вяло текла светская беседа.

– Картошку ездили полоть. Ни травы, ни картошки…

– Жара, хули.

Я довольно быстро понял, что никто не переживает о том, что этого человека с синим дипломом государственного образца и пошлой гитарой скоро безо всякой его вины лишат свободы на целый год. По своему обыкновению начал тщательно пережевывать последнее слово только что произнесенной мысленно фразы. «Год». Год. Год… Понял, что даже если и переживают, то совсем не так, как я, без сопливого трагизма, без ощущения непоправимости. Как назло, я выпил самогона, который, в отличие от водки, не размягчает и не притупляет эмоциональных реакций, а, наоборот, осветляет и очищает внутреннее хозяйство, превращает беспорядочную рябь на поверхности сознания в суровые рельефные волны. Ясные, четкие картинки, простые горькие истинки – самогон-TV. Я почувствовал: еще немного, и я захочу поговорить. Я решил уйти, но на этой стадии пьянки уйти можно лишь по-английски. Я смотрел куда-то вдаль, закуривая на посошок.

И тут только до меня дошло, что я все это время, пока сидел на улице, смотрел на открытую дверь летней кухни. Там кто-то хрупкий, в светлой футболке, застенчиво мыл посуду. Судя по силуэту и роду занятий, это могла быть только девушка, но откуда здесь девушка?! Здесь не может быть девушки! Их здесь не бывает! Я подошел. Взглянул на робкие черты. Небрежный блондинистый хвостик, острые ключицы, бедра, казавшиеся скромными, несмотря на белые брюки, розовые носки. И сразу вспомнил: это родная сестра призывника. Мы ровесники, но я, развиваясь замедленно, пошел в школу с семи лет, и она училась классом старше. Всегда была тихой и незаметной. Увлекалась, кажется, рисованием. Зовут?..

–…вас как? Я вас помню, но не до конца.

– Лена. А вы… Ты? Шипнигов? О.

– Да. Последствия… Давай я помогу тебе с посудой.

– Нет, я сама, ты что. Так непривычно, так ужасно мыть посуду в тазиках, когда привык к городской жизни.

– И не говори. А мы благоустроили. Вода теперь бежит из крана.

– Скучно, поди.

– Ты же с Гусем училась?

– Ага…

Мы болтали так, пока высокая стопка грязных тарелок не исчезла со стола. Вытерев руки, Лена предложила сходить покурить. Я достал сигареты, закурил, протянул ей.

– Нет, пойдем покурим. В огород, за баню. Я от мамы прячусь.

И тут я понял, что надо срочно что-то придумать. Чем-то залатать, замотать, заклеить, законопатить дыры, через которые наружу вот-вот польется ненужное. Горы не понравились Остапу, и сейчас его понесет. Тихая блондинка, закончившая художественное училище и работающая продавщицей, прячет от мамы свои сигареты, а мне ровно столько же, сколько ей, и кругом скотство, а я свинья, и у нее брата забирают в армию, и все нажрались по этому поводу, и всем весело, а ему больше всех, и Мася отвратительно подмигивает мне, а бывшие хулиганы и двоечники сидят как девушки, тесно сдвинув колени, и тихо разговаривают о работе, и горит фонарь, и бьется на веранде ласковый июнь, и вот-вот всего этого не станет. Праны накопилось слишком много, и я испугался, что сейчас начну банально приставать. Тупо ухаживать. Я твердо знаю: самый надежный способ не понравиться девушке при знакомстве, разочаровать и оттолкнуть ее – это быть самим собой. Вести себя максимально естественно. Говорить то, что думаешь. Чтобы не совершить ошибки, я сказал первое, что пришло на ум:

– Брата твоего на год забирают. Ты понимаешь, что такое год?

– Ну.

(Мы уже покурили и вновь были на летней кухне. Она мыла свежую грязную посуду.)

– Дело не в том, что год – это много. Это немного. Дело в том, что этих «годов» в жизни не так уж до фига.

– Не понимаю тебя.

(Уже хмуро, настороженно. Я свою дело знаю.)

– Недавно нашел свою бирку из роддома.

– И?

– Умирать скоро.

(Наконец-то посуда в ее руках впервые за весь разговор литературно, испуганно звякнула.)

– Вот смотри: нам по двадцать четыре года. Это совсем немного, к тому же значительную часть этой прожитой жизни мы не помним. Прибавь еще столько же – сорок восемь! А дальнейшее теряется во мраке. Сколько там еще Господь Бог отслюнит нам от щедрот своих? А мужчины в России живут мало. Въезжаешь?

(Секундная заминка.)

– А потом, на старости лет, ты будешь переживать о том, что всю жизнь переживал о том, что жизнь короткая?

– Зато в биологии для меня уже нет неожиданностей.

– А как насчет религии?

– И правильно делают, что сжигают.

– Но не все.

– Дураков много.

Короче, абсурд был отменный, довлатовского разлива; абсурд-катализатор, на месте, сразу же превращающий мытье посуды в рассказ, молчание в абзац, вечер в эссе. Пришла помочь с посудой ее мать.

– Мам, а что лучше – рождение или смерть?

– Ой, я в этом совсем не разбираюсь…

<…>

– Завтра на работу… Давай выпьем самогону!

– Я не буду. Я в отпуске.

<…>

– А я отмазался.

– По здоровью?

– Нет, по зрению.

– Это как?

– Отслойка сетчатки, очень удобно: на здоровье не сказывается, на судьбе отражается.

Она фотографировала пьяных гостей кэноновской городской зеркалкой, пила вино крошечными птичьими глотками, смеялась и кокетничала, как княжна Болконская в черновике. Сестра призывника на меня уже не смотрела, курить ходила одна. Я был почти доволен: ошибки я не совершил. Завтра я пойду на работу и забуду этот идиотский вечер. Все, что нес, я не донес, значит, я ничего не принес. Главное – не пить больше этот проклятый самогон, который пьянит, все больше проясняя. Сейчас нужно бодро попрощаться со всеми, идти домой и ложиться спать.