– Но ты же не будешь играть с ней в футбол! – улыбнулась она.
– Знаю…
Он пожал плечами. Он просто любил ходить со своим мячиком на бедре. Это его как-то наполняло духом. Он чувствовал себя сильнее. И потом, он не будет знать, куда девать руки. У него будет кретинский вид.
Стелла не стала настаивать.
– Амина выйдет за тобой, подожди ее у входа.
– Договорились. А у нее палата № 144? На первом этаже?
– Да, но ты подождешь, пока Амина за тобой выйдет. Договорились?
– Договорились.
Но за спиной он скрестил пальцы.
Не будет он никого ждать.
Он хотел войти к ней в палату один. Как взрослый.
Леони ни к чему маленький мальчик, которого берут за ручку и ведут, ей нужен мужчина. Он говорил об этом с Джимми, и Джимми с ним согласился. Взрослые наделали столько глупостей во всей этой истории, теперь твой ход. Они с Джимми почти всегда согласны. У него есть план по спасению Леони. И он совершенно очевидно не будет об этом говорить при Амине. Если он что-то в этой жизни и усвоил, это вот что: никогда нельзя все рассказывать первому встречному. Потому что у него миссия. Миссия Леони.
На самом деле это первый раз, когда они по-настоящему увидятся. Он много раз ее целовал мельком, когда вскарабкивался на балкон, но это было так быстро, что он ее и не узнал бы, если бы встретил в другом месте. Она была очень худая. Еле держалась на ногах. Он обнимал ее за талию и боялся случайно уронить. Это был единственный раз в жизни, когда он почувствовал себя сильнее, чем взрослый человек. Она была словно старенькая младшая сестричка.
«Как же мне ее называть?» – спрашивал он себя, шагая к входу к больницу. Джимми Ган предлагал ему варианты «бабушка», «бабуля», просто «ба». Но все это ей как-то не подходило. Она слишком хрупкая, чтобы быть бабушкой. «Нет-нет, я буду называть ее Леони. Это мне как-то больше подходит».
Он шагал вперед, прижимая мяч к бедру. Прошел отделение «Скорой помощи», санитарскую, увидел, как везли ужасно искалеченную даму на каталке. У нее были трубочки в носу, и она постанывала от боли.
Он отошел к стене, пропустил санитаров с каталкой, прижал к себе мяч покрепче.
Толкнул дверь в отделение, вошел. Огляделся, обнаружил лестницу и множество стрелок, на которых были номера палат. Поискал глазами Амину. Ее нигде не было видно. «Ну что ж, тем лучше», – подумал он.
Вышел на лестницу. Сердце его колотилось изо всех сил. Он почувствовал очень странный запах. Так пахло из аптечки у Сюзон, когда она открывала ее, чтобы обработать ему рану или перебинтовать коленку. На него нахлынули неприятные воспоминания. Захотелось заткнуть нос, но это было бы невежливо.
Он сморщился, поднялся по лестнице на первый этаж.
Стал смотреть на номера палат на дверях. Заметил вытянутые белые силуэты, которые поворачивали к нему головы. Да, невеселая штука больница.
Он шел, опустив голову. Искоса взглядывал на двери, определяя номера. Шел по стеночке, чтобы не привлекать внимания, встречал медсестер, каталки с пациентами, которые толкали санитары, скользил незаметно, боялся, что его спросят: «А почему ты один, где твоя мама, а зачем здесь этот мячик, что ты собираешься с ним делать?»
Он пытался проскользнуть незамеченным, и вот последний раз поднял на мгновение голову, прочитал надпись… 143.
«Мне нужна следующая дверь».
И вдруг он столкнулся с ним лицом к лицу.
Рыжий дядька, обмякший, весь в поту, который, отдуваясь, катил свою инвалидную коляску. Ноги его были забинтованы все целиком. С носа свисала капля пота.
Тюрке!
Рука Тома вцепилась в мяч.
Он пошел на него. Встал перед коляской. Взглянул ему прямо в глаза.
– Сукин сын! – прошипел Тюрке сквозь зубы.
Том обернулся, проверяя, не видит ли его кто, набрал в грудь воздуха и стукнул изо всех сил ногой по забинтованному колену.
Тюрке согнулся пополам от боли, издавая какой-то сухой треск, словно расползался по всем швам.
Он так и сидел, скрючившись, и пытался отдышаться.
– Это – за Леони, – сухо произнес Том.
– Маленький ублюдок! – закричал Тюрке перекошенным от боли ртом.
Том обернулся еще раз. По-прежнему в коридоре никого не было. Он сконцентрировался, наметил второе колено и, как Златан Ибрагимович
[19]
, нанес удар.
– А это – за Медка.
Тюрке взвыл и окончательно обмяк.
Том ушел, скрылся. Прошел мимо палаты № 144.
Это не важно, он подождет, все рассеется, и он спокойно вернется. Как ни в чем не бывало.
Прежде всего ему показалось, что она стала какая-то вся белая. Белые волосы, белая кожа, голубые глаза тоже как-то побелели. Она была такого цвета, как майки, которые мама передерживала в отбеливателе. Сколько времени она уже не была на воздухе? В ее комнате пахло так, как дома, когда он болел и мама заставляла его принимать микстуры и натирала ему грудь виксом с ментолом и эвкалиптом.
Он встал возле кровати.
Она смотрела на него. И вот ее рука, сухая, как рука мумии, сделала ему знак приблизиться. Он немного заколебался из-за запаха. Его одноклассники в школе всегда говорили, что их бабушки плохо пахнут. Ему не очень-то хотелось проверять их слова.
– Ты ведь Том? – спросила она. – Том?
Он кивнул. Сел на край кровати.
– Я могу тут сесть? Тебе не будет от этого неудобно?
– Нет. Я не из сахара сделана, знаешь ли. Я могу двигать головой и руками. И даже могу ходить!
Она протянула к нему руку, погладила по волосам.
– Я намазал их гелем, – сказал он, – они немного липкие.
– У тебя прическа, как у Стеллы. Очень красиво.
Она провела рукой по его ушам, носу, ресницам, щекам. Он подумал: «Она что, слепая, почему она меня так трогает?»
– Ну тебе лучше уже?
– Да. Я скоро смогу выйти из больницы.
Он чуть не спросил: «А куда ты пойдешь?», но вовремя сдержался. Положил мячик на колени.
– Вчера я прошла несколько шагов по коридору, а сегодня утром дошла до выхода. Я даже оделась. Не хотела, чтобы меня видели в халате!
А она кокетка… Ему это показалось очень милым. И от нее совсем не пахло ничем противным. Если ей добавить немного красок, красного там, голубого, она будет даже очень красивая. Немного измученная, но красивая. Она выглядела какой-то крупной. Мяса на костях маловато, это точно. Но ей никогда и не давали возможности нарастить мясо на костях, вот в чем дело.