Алекс невольно отступил и прижал левую руку к груди. Пальцы
скользнули по гладкому шелку... карман камзола был пуст!
Выронил? А Кейт подобрал?
В памяти вспыхнуло ощущение рук, сначала стиснувших Алекса
мертвой хваткой, потом накрепко перехвативших его за локти... Это Кейт вытащил флакон,
когда разнимал дерущихся! Но почему решил показать его Алексу именно теперь, в
решающий момент схватки? Чтобы отвлечь его внимание? Но это значит... значит...
Правая рука Алекса дрогнула и на миг отстранилась от груди
Каскоса.
В последнем, отчаянном усилии борьбы за жизнь Каскос резко
выбросил шпагу вперед. Пышный манжет задрался, обнажив запястье. Острие,
скользнув вверх по плечу Алекса, вонзилось в его горло — чуть левее подбородка,
как раз там, где напряженно билась жилка.
Кровь брызнула так резко, что обагрила бы кисть руки
Каскоса, однако она была надежно скрыта гардой, и всего лишь несколько капель
крови попали на бледное запястье, поросшее черными густыми волосами и
охваченное золотым чешуйчатым браслетом.
«Так вот кто убьет меня!» — подумал Алекс в странном, почти
радостном порыве узнавания. И еще одна мысль промелькнула: «Надо сказать
Даше...» А больше он ничего не успел ни подумать, ни сделать.
И уже никому ничего не сказал.
Январь 1730 года
Из донесений герцога де Лириа архиепископу Амиде. Конфиденциально:
"Ваше преосвященство, вот уже шестой дет, молодой
русекий царь болен, и хотя не знаем чем, по лицам придворных, которые ему
прислуживают, видно, что болезнь не пустая. Захворал же он всем известно когда
— 6-го числа сего месяца, во время большого праздника и церемонии, называемой
водосвятием
[41]
, установленного в воспоминание крещения, принятого нашим
Спасителем от святого Иоанна. В это время вовсю шла подготовка к свадьбе
государя, назначенной на 19 января, после Крещения. Обычай требует, чтобы царь
находился во главе войск, которые в этом случае выстраиваются на льду. Невеста
тоже должна была показаться народу в этот день. Она ехала мимо моего дома,
окруженная конвоем и такой пышной свитой, какую только можно себе представить.
Она сидела совершенно одна, в открытых санях, одетая так же, как в день своего
обручения, а император, следуя обычаю страны, стоял позади ее саней.
Никогда в жизни не вспомню я дня более холодного. Многие
боялись даже ехать на обед во дворец, куда все были приглашены и собрались,
чтобы встретить молодого государя и будущую государыню при их возвращении. Они
оставались четыре часа кряду на льду, посреди войск. Тотчас как они вошли в
залу, император стал жаловаться на головную боль. Сначала думали, что это
следствие холода, но так как он продолжал жаловаться, то послали за доктором,
который посоветовал ему лечь в постель, найдя его очень нехорошим. Это
обстоятельство расстроило все собрание. Княжна весь день имела задумчивый вид,
который не изменился и в этом случае.
Остается ждать дальнейших вестей о болезни царя. Жизнь
научила меня, что от нее можно ожидать самого худшего и неожиданного. Я писал
вам некоторое время назад о безвременной кончине нашего молодого друга дона
Хорхе Сан-Педро Монтойя. Полагаю, в могилу его свели последствия ранения,
полученного еще по пути сюда, а потом раны от злодейского нападения на него, а
также здешний ужасный климат. Болезнь его обострилась внезапно, развивалась
стремительно, и дон Хорхе умер в одночасье: наш доктор ничего не сумел предпринять,
застав его уже мертвый от горлового кровотечения. Выражаясь высокопарно, можно
сказать, что его свела в могилу Россия, которую известный вам Хакоб Кейт
называет мучительной страной, и в этом он совершенно прав. Мы с Хуаном Каскосом
и Кейтом до сих пор скорбим об этом прекрасном и в самом деле удивительно
красивом молодом человеке.
Хотя прилагаемые при этом письма написаны в понедельник, в
день, когда я обычно пишу к вам, но я не послал их на почту, потому что имел
некоторое основание подозревать, что по случаю болезни царя не дозволят
отправить ни одного письма заграницу. Но теперь болезнь эта известна всем, и я,
посылая мои письма, считаю нужным прибавить к их содержанию то, что случилось
после.
Вчера обнародовали, хотя и с некоторой таинственностью, что
болезнь его величества — оспа, которая-де выступает хорошо и обильно. Ныне
шестой день, как начала выступать оспа, и девятый после того, как начались
лихорадочные припадки. Оспа не имеет тяжелого характера, и надеемся, что Бог
из6авит нас от несчастного случая, чего боятся и что предчувствуют все, как вы
можете вообразить. Впрочем, не могу знать с достоверностью настоящее положение
болезни царя, потому что его видят очень немногие, да и те рассказывают на
разные, лады.
Не могу не представить высокому разумению короля нашего
государя, что в случае, если последует несчастие смерти этого государя, нам
придется испытать не только перемену в правительстве, но и междоусобную войну,
которая, по моему мнению, неизбежна, так как есть четыре партии, которые претендуют
на корону.
Первая — принцессы Елизаветы, дочери Петра Первого.
Вторая — царицы-бабки настоящего-царя.
Третья — невесты, княгини Долгорукой.
Четвертая — сына герцога Голштинского
[42]
. Хотя этот
последний и действительно имеет наибольшее право на престол, но его сторонники
очень немногочисленны и вовсе не сильны. У принцессы Елизаветы сторонников
несколько больше, но и они также не сильны.
Самые сильные люди на стороне царицы-бабки и невесты. Это
так очевидна, поэтому я спешу уверить его величество, что в случае, если
последует роковой удар, судя по мерам, которые уже приняты, на престол войдет
или царица-бабка, или невеста Долгорукая. Я не сомневаюсь, что последняя успеет
скорее, по причине большой силы Долгоруких, которых фамилия многочисленна. Но что
бы там ни последовало, я знаю, что они думают женить его царское величество на
княжне прежде Великого поста, хотя бы не прошло и сорока дней после болезни
царя".