Мисс Монтегю покачала головой:
— Вероятно, он нанял частного детектива. Эта фотография...
— Все было не так, как выглядело на снимке! Мы просто...
— Мэгги, мне вы ничего не должны объяснять. По крайней мере, утешайтесь тем, что судья позволил вам по-прежнему видеться с детьми.
— Но разве я ничего больше не могу сделать?
— Почаще встречайтесь с детьми. Все может измениться. Возможно, в будущем вы сможете заключить соглашение на более выгодных для вас условиях.
— Соглашение? И это после того, как он вел себя сегодня? Да мне наплевать, даже если он дух испустит! Живешь с человеком столько лет, думая, что знаешь все его хорошие и дурные стороны. Ничего подобного! Ты живешь с чужаком. Как он мог так поступить со мной, при всех наших спорах? Этому нет прощения! Я не хочу никаких соглашений! Пусть он умрет за то, что сделал со мной такое!
— Не надо ожесточаться, Мэгги.
Ожесточение. Ожесточение не наденешь и не снимешь на манер плаща. Это злокачественное образование, вроде опухоли в груди или шишки в горле. Во рту от него остается вкус, от которого так просто не избавишься. Мэгги пожала руку Элис Монтегю и вышла из здания суда на оживленную улицу, свирепо стуча высокими каблуками по каменным ступеням.
— Мэгги. — Это был Алекс, поджидавший ее у входа.
На секунду она замерла, потом смерила его взглядом и зашагала прочь; полы ее пальто развевались на ветру. То, что Алекс увидел в ее глазах, не на шутку его испугало.
— Не надо ожесточаться, Мэгги.
На этот раз бесполезный совет исходил от Эша. Мэгги вернулась в «Омегу», и Эш специально закрыл магазин, чтобы попытаться ее утешить.
— Все просят меня не ожесточаться. Легко тебе об этом говорить.
Вид у Мэгги был на удивление невозмутимый. Но она себя не обманывала. Она знала, что ей необходимо излучать хотя бы подобие невозмутимости, а иначе она что-нибудь сломает. Ей пришлось приглушить свои чувства, но она все равно ощущала, как они закипают и содрогаются где-то в ужасной глубине, словно раскаленная лава. Внутри у нее высвободилась и бушевала какая-то ярость, отторгавшаяся от ее существа.
— Да, мне легко об этом говорить, — сказал Эш. — Но и тебе нетрудно поддаться тем мыслям, которые тебя сейчас захватили.
— Что ж, не всем же быть такими благородными.
Эш пропустил это мимо ушей. Он протянул Мэгги чашку с блюдцем. Она так и не посмотрела ему в глаза, с тех пор как вошла в магазин. Он слегка ее побаивался. Ее гнев казался слишком холодным.
— Слушай, ты проиграла дело в суде, но хотя бы можешь встречаться с детьми. Взгляни на это оптимистичнее. Можно добиться своего и другими способами.
— Это верно. — Мэгги внезапно обернулась к нему. — Есть другие способы.
— Нет. — возразил Эш, осознав смысл ее слов. — Я не это имел в виду. Я говорил о том, чтобы использовать время общения с детьми более творчески. С максимальным результатом. Я знаю, о чем ты думаешь, и лучше тебе прямо сейчас отказаться от этих мыслей.
— Множество других способов.
— Говорю же тебе, Мэгги, это неверный путь. Неверный путь. Все содеянное вернется к тебе. Ты слушаешь меня, Мэгги? Мэгги?
34
Старая Лиз склонилась над каменным порогом, натачивая о него нож с деревянной ручкой. Нож был такой старый, что половина его лезвия стерлась от многолетнего затачивания. Во время работы старуха напевала низким грудным голосом. Он по-старчески вибрировал, и все же Лиз не сбивалась с мелодии:
Стала она бутоном,
Розой в лесу у реки,
А он стал шмелем пушистым,
Целовал ее лепестки.
Тогда она стала зайцем,
Бежала по тропке прямой,
А он стал гончей собакой
И зайца принес домой.
На порог опустилась тень, и Лиз подняла голову.
— Вот и она.
— Вот и я.
— Знала, что ты придешь. — Старуха продолжала точить нож о порог. — А где эта миленькая девчушка? Разве ты нынче не привела ее ко мне?
Мэгги перешагнула через хозяйку и пошла заваривать чай.
— Я потеряла ее. Я потеряла обоих моих детей.
Лиз перестала точить нож.
— Потеряла? О чем это ты толкуешь?
Мэгги прикусила губу и рассказала о последствиях судебного дела.
— Ну, — протянула Лиз. — разве это называется «потеряла»? У меня прямо сердце упало, когда ты сказала, что потеряла их. Я уж думала, они умерли. Знай — никто и ничто не потеряны, пока они живы!
— Я хочу их вернуть, Лиз!
— Ну так и вернешь. Если, конечно, не будешь об этом скулить.
— Вы мне поможете?
— Еще чего.
— Но, Лиз, вам ведь это по плечу. Вы могли бы мне помочь вернуть моих детей.
— Я же тебе сказала — нет. Мне известно, что ты задумала, и я тут вовсе ни при чем, но вот что я тебе скажу: выбрось это из головы.
— Но вы же не знаете, что у меня на уме. Зачем говорите, что знаете?
Старая Лиз распрямила сгорбленную спину и махнула ножом в сторону Мэгги.
— Я знаю больше, чем ты думаешь. И ты это запомни. Больше, чем ты думаешь. Я знаю, что ты сотворила со своим муженьком и его полюбовницей. Что, удивляешься, да? Небось думаешь, что очень умная. Но это пускай — в конце концов, это даже справедливо. Справедливо. Но вот то, другое, — неверный путь. В общем, я тебя предупредила и больше об этом ни слова. Но ты запомни.
Мэгги отвернулась. С одной стороны, ее удивила осведомленность Лиз о ее действиях, а с другой, она всегда признавала, что старуха куда прозорливее ее самой.
— Ты запомнила? — спросила Лиз.
— Да, — ответила Мэгги тоном угрюмой школьницы.
— Хорошо. А теперь возьми мое пальто и пойдем в поля, проветримся. Я не хочу, чтобы ты несла ко мне в дом все то, что сейчас у тебя на душе. Это совсем не по мне.
Они пошли по полю вдоль куцей рощи. Старая колли трусила перед ними.
— Весна не за горами, — сказала Лиз, — Чуешь?
— Да. Она уже в воздухе.
— Не в воздухе. В земле. В растущей траве. Вот чем пахнет. Ну что, теперь тебе полегчало?
— Да, мне уже лучше.
— Пусть выветрится то, что у тебя за плечом.
Старуха показала палкой на растение с желтым цветком, похожим на одуванчик.
— Мать-и-мачеха. Так рано я еще не видела мать-и-мачеху. Погода меняется. Нарви-ка мне чуток. Хорошо для легких. От кашля. Очень хорошо.
Мэгги нагнулась и вырвала мать-и-мачеху с корнем.