Воспоминания о походах 1813 и 1814 годов - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Раевский cтр.№ 22

Вместе с В. С. Ф-вым в назначенный час поехали мы в загородный, в полутора верстах от Галле находящийся домик сего славного писателя. Не встретив никого на крыльце, вошли мы в комнаты: прекрасная, как ангел, девушка, но больная, лежала на софе. Она показалась мне еще прекраснее, когда я узнал, что она племянница хозяина, что сам Лафонтен образовал ее ум и сердце. Вошла хозяйка, женщина лет пятидесяти, добрая, ласковая, и, узнав желание наше познакомиться с ее мужем, с большим удовольствием проводила к нему. Мы нашли его в библиотеке, беседующего со стариком Гомером. Он принял нас с дружелюбной улыбкой, и на все плодовитые, искренние приветствия наши отвечал со скромностью и добродушием, одному ему свойственными. Напрасно начинали мы несколько раз говорить о его сочинениях, он называл их ничего не значащим препровождением времени и обращал разговор на политические происшествия. Весьма сожалел он, что не знал по-русски: язык наш весьма ему нравился. Он имеет не более шестидесяти лет, здоров и очень весел в обхождении. Сколько любит он русских, столько не жалует французов. Все жители привязаны к нему душевно, нас уверяли его знакомцы, что, будучи уже более десяти лет вместе с ним почти всякий вечер, всегда находят новое удовольствие в его беседе. Романы свои действительно сочиняет он шутя: куря трубку, диктует своему секретарю, и каждый день посылает по печатному листу в типографию. Удивительная, необыкновенная способность!

При прощании он желал, чтобы мы оставили ему имена свои, которых выговор казался для него труден, взамен сего написал и нам по нескольку строчек, которые сохраняю я бесценным памятником знакомства моего с добрым Лафонтеном. Не могу не благодарить также почтенного канцлера и ректора здешнего университета, Нимейера, знаменитого теолога и автора (всей Германией уваженной) книги «О воспитании». Мало видел я ученых, которые с обширными сведениями, с необыкновенными дарованиями соединяют такую доброту и снисходительность. Для него весьма приятно было видеть уважение наше к немецкой словесности и слабые познания в оной. В тот же вечер ввел он нас в ученое галльское Общество, которого члены приняли нас с лестной внимательностью – и в заключение угостили прекрасным ужином (чем обыкновенно оканчиваются их заседания). Весьма странно было для нас видеть такую роскошь немецких ученых. Тут познакомился я с Фосом, издателем журнала Die Zeiten («Времена»), и со многими другими учеными.

Видел я и Микеля, славного доктора, которого отец был акушером у Ее Величества Императрицы Марии Феодоровны. Он принял нас весьма ласково, но, будучи болен, не мог показать славного анатомического своего кабинета, одного из лучших в Германии.

Жители галльские в восторге. Ненавистный герб Жерома, короля вестфальского, сменился уже бодрственным орлом Пруссии, несчастные, прежде угнетенные патриоты торжествуют, и ученые обрадованы обещанием Фридриха Вильгельма восстановить прежние права университета.

Из Галле через Дюбек, городок ничего не значащий, приехали мы в Виттенберг. Я не успел видеть гроба Лютера, ни имени Петра Великого, самим им мелом написанного и доселе под стеклом хранящегося. Город этот не весьма огромен, крепость могла бы быть хороша, но не окончена. Три недели назад прусаки взяли ее приступом. В полночь началось нападение, и в три часа утра прусские войска были уже в городе. При этом случае невозможно было сохранить порядка. Комендант, изменивший слову своему не служить против союзников, был умерщвлен, некоторые дома разграблены, но теперь все уже пришло в прежний порядок. В этом городе содержались все русские офицеры, бывшие в отряде Фигнера и взятые в плен при Дессау, когда сей храбрый, непримиримый враг французов погиб в волнах Эльбы. Выехав из крепости, я удивился, как могли саксонцы быть привязаны к французам. Все предместья обращены в пепел, и несчастные владельцы домов получили за то одни обещания. Дорога от сего города через Трейенбрицен и далее к Потсдаму не доставляет никакого удовольствия ни глазам, ни сердцу – одни развалины и пустые, разоренные селения.

Исполненный сладостных мечтаний, оставил я Потсдам, где видел собственными глазами следы величия Фридриха Единственного. Красота города, привлекательная архитектура зданий, широкие, хорошо расположенные улицы и площади – все носит отпечаток мудрости и вкуса монарха-философа. Слишком короткое время моего там пребывания, ненастная погода и туман не позволили насладиться взорам моим прелестью здешних окрестностей. Я был в Сан-Суси. Замок не огромен, в один этаж с бельведером в готическом вкусе, он не блестит убранством, но простота эта против воли возбуждает в душе нашей чувства благоговения к скромному величию прежнего его владельца. С каким вниманием смотрел я на вещи, оставленные на том же месте, в том же положении, в каком были в последние минуты жизни Фридриха II! Библиотека невелика, но выбор показывает очищенный вкус и истинное просвещение. На столе лежит книга «О военном искусстве» (на латинском языке). На эти строки последние обращались померкающие глаза его!.. Половина дворца занимаема была приближенными к королю особами и посетителями. Комната, в которой жил Вольтер, уединеннее прочих. С любопытством смотрел я на постель, видел стол, залитый чернилами, – и воображение представляло взорам моим необыкновенного человека, которого гибельное красноречие вело малодушных к бездне вольнодумства, к ниспровержению последних опор общества гражданского, веры и нравственности.

Не знаю, чему приписать привязанность, можно даже сказать благоговение людей к малейшим вещам, принадлежавшим мужам знаменитым. Стол, на котором писал Фридрих, кресла, в которых кончил он толикою славою исполненную жизнь, казались для меня предметами священными, они были хотя немыми, бездушными, но слишком близкими свидетелями действий победителя при Мольвице, сочинителя истории своего времени, зиждителя славы прусаков!

Находясь в жилище, осчастливленном пребыванием знаменитейших умов прошлого столетия, я не мог удержаться от горестных размышлений, чувствуя здесь живее быстрый полет времени. «Где они? – думал я, – наслаждаются ли славой своей? Видят ли дань удивления, беспристрастным потомством приносимую?..»

Если когда-либо великий монарх мог быть благополучен, то по всей справедливости был таковым Фридрих II. Лучшим доказательством послужит изображение это государя, которое начертал Мопертюи. «Самый верный, беспристрастный историк, – говорит он, – был бы лучшим панегиристом Фридриха II». Без всякой лести изображу я только немногие его качества, которых даже зависть и коварство современников оспорить не могут и которым потомство более справедливое принесет должную дань удивления. Не имея опытности, силой и превосходством своего гения Фридрих сделался в весьма короткое время знаменитым полководцем, героем. Он узнал различие между трудным и невозможным, трудное не останавливало его, и невозможное делал он возможным. Будучи трудолюбив, деятелен, неутомим, хладнокровен, по первому взгляду заключал он о следствиях, предприятия свои исполнял с невероятной быстротой и умел пользоваться выгодными, часто решительными минутами сражения. Скромный и великодушный после победы, он становился другом и покровителем пленных. Твердый в несчастьях, он всегда казался выше оных. Препятствия не затрудняли его, он преодолевал их мужеством и постоянством. Успех не всегда соответствовал его трудам и намерениям. Он мог быть приведен в необходимость уступить соединенным усилиям европейских держав, армии их могли победить его, но добродетели доставили бы ему верное торжество. Будучи человеком и гражданином, прежде нежели королем, он сделался законодателем своего народа. Необыкновенный его гений обнимал все части государственного управления, личные выгоды министров не могли иметь влияния на дела общественные: истина и человеколюбие руководствовали им. Снисходительный к слабостям человечества, и сам не будучи изъят оных, Фридрих ввел повсюду терпимость, которая неразлучна с истинной религией, со справедливостью, которая рождает мирные гражданские добродетели и утверждает тишину и спокойствие. Он был чужд фанатизма, от которого проистекали неслыханные злодеяния, и ненавидел глупость, мать суеверия. Будучи выше предрассудков, помрачающих душу, он водворял в своем государстве иностранцев всех народов и всех религий, одобрял и награждал промышленность, любил и уважал ученых. Бедный гражданин, утесненный вельможами, гонимый духовенством, находил верное прибежище в его справедливости и человеколюбии, королевский сан не подавлял никогда в нем этих чувствований.