Походные записки русского офицера - читать онлайн книгу. Автор: Иван Лажечников cтр.№ 32

Он исполнил то, что писал: мыслил, жил и умер по-царски. Не забыл я взглянуть на изображение увенчанного Вольтера, сего своенравного любимца короля, предмета зависти и любви его, сохраненной им до самой смерти, хотя писатель-деспот не всегда был ее достоин. В другой комнате видели мы любопытный альбом принцессы Шарлотты. Я хотел выписать из него несколько прекрасных строк, написанных нынешним королем дочери его, – хотел и не смел это сделать.

«Дворец низок и мал, – говорит русский путешественник, – но, взглянув на него, всякий назовет его прекрасным. В нем умел король соединить простоту с великолепием». Выйдя из дворца на гору, по зеленому бархату которой спускаешься в сад, перешел я, казалось, из храма изящных искусств и славы в храм прекрасной Природы. Какое разнообразие видов представляется вам с горы сей – и что ни вид, то картина! Смотрите, и не насытите зрения, восхищаетесь, и удовольствию вашему нет границ. Природа говорит здесь смертному: «Все это для тебя – наслаждайся! Преклоняя колено перед моим могуществом, сознайся, что все сокровища твои ничтожны в сравнении с моими богатствами, что ты, рассыпав груды золота, не превзойдешь меня никогда в щедрости». В саду взглянули мы на небольшие плиты, положенные в память любимых собак королевских: Биши, сопровождавшей его в походах и сражениях, и Дианы, известной по жирному письму к штетинскому ландрату Гибнеру. Мы пробежали персиковую аллею. Китайский и так называемый старый сад, Японский домик, расписанный по рисункам Лесера, прекрасные храмики, мостики – и поспешили в новый дворец, ибо день начинал уже вечереть. Сколько старый дворец похож на сельское, скромное убежище царя-мудреца, столько новый являет собой пышное, великолепное жилище монарха, окружавшего себя бесчисленными сокровищами природы и искусств. Немудрено: он устроил первый для себя, второй для глаз любопытных путешественников; в одном жил он, то есть наслаждался жизнью, как человек, – в другом хотел показать, что король прусский умеет жить по-царски. Картинная галерея в здешнем дворце богата произведениями знаменитых художников. Достойно замечания то, что Фредерик был сам порядочный живописец и хороший ценитель дарований. Входя в мраморную залу, видите целый Олимп над головой вашей. Собрание богов созвано сюда творческой кистью Ванлоо. Только мне странно показалось, что живописец представлял в числе их две Славы, несущие какое-то зеленое покрывало, ничего не означающее. Недоразумение мое разрешил придворный слуга, показывавший нам редкости дворца. «Надобно знать, – сказал он, – что знаменитый художник был великий льстец. Расписывая потолок, он представил на нем две Славы, держащие лавровые венки над вензелем Фредерика II. Король, увидев его работу при самом окончании ее, хотел в первом гневе своем приказать зачернить весь Олимп; но поразмыслив потом, что надобно будет снова расписывать потолок и снова платить деньги, велел он только закрыть свой вензель зеленым покрывалом – так, как вы теперь видите».

При входе в новый дворец с нами встретился человек небольшого роста, в кожаном картузе, в одежде простого путешественника, не слишком щеголеватой. По наружности посчитал его за какого-нибудь небогатого русского дворянина; но по глубокому почтению, ему оказываемому генералом моим, и по червонцу, который сунул он провожавшему нас слуге, заключил я, что он должен быть что-нибудь более. Из Сансуси отправился он с нами в одной коляске: дорогой был очень весел, любезен и говорил с большим остроумием о происшествиях в Италии, откуда он теперь возвращался. Только в Потсдаме узнал я, что это был известный наш министр полиции Александр Дмитриевич Балашов.

Живя здесь, воображаю, что не расставался с благословенной Германией: так сходен с обычаями и нравами ее жителей образ жизни дерптских обывателей. Порядок, чистота, трудолюбие, искусства и здесь достойны подражания. Приятно жить в городах Лифляндии и Эстляндии; приятно путешествовать от одного к другому – в городах здешних наслаждаешься всеми общественными удовольствиями; на дорогах (кроме дорог) имеешь все выгоды, какие может путешественник найти между народами образованными. Здесь особенно (в Дерпте) сосредоточены веселости и науки лифляндского края; здесь – можно сказать – сердце их. Тут не соскучится любитель большого света, ученый найдет для себя богатую пищу, ремесленник и художник не оскудеют; тут богатство сыщет множество предметов для приятного и полезного употребления своих источников, посредственность может ограничиться своим кругом, где не позавидуют никому и никого не отвергнут; бедность будет принята, утешена и обласкана. Я провел несколько месяцев в Дерпте и не помню, чтобы где и когда-нибудь столько наслаждался жизнью. Никогда не забуду я ласк почтеннейшего генерала Кнорринга, украшающего свои седины умом основательным и добрым сердцем. Всегда помнить буду с удовольствием о вечерах, проведенных в здешних клубах (Благородном, Академическом и Мещанском), где всякий между своими веселится по-своему. Будет для меня иногда приятно воспоминание о веселостях, оживлявших так часто дом барона Левенштерна, – веселостях, с которыми сливались пышность, вкус и блеск шумного света Северной Пальмиры. Волшебной кистью перенесенный с одним из этих блистательных собраний в Альбомы, [35] надеюсь увидеть себя на туалете какой-нибудь милой московитянки – и тысячи предметов повторятся в душе моей, и много любезных мне особ отзовутся на ее голос. Дом графа Мантейфеля, графини Менден и Виллебуа будут для меня незабвенны по Грациям, в них обитающим, – Грациям не числом, но прелестями. Забуду ли тебя, примерный Петерсон, оригинал добра и справедливости? Всегда с восторгом сердечным буду рассказывать, как ты, вооружившись громами Катонова красноречия, бросал их на врагов истины и добродетели; с невольным смехом прибавлю к сим рассказам осаду твоего дома новыми Титанами в образе здешних студентов, стук разбитых стекол, крик осаждающих, страх твоих домашних и, наконец, тебя самого под защитой двух перин!.. Вспомнив о тебе, вспомнишь о золотом веке, в котором истина, как говорят, ходила без покрывала и носила сердце на руке своей. Незабвенна будет для меня беседа, составленная мной для известного нашего литератора А. Ф. Воейкова, – беседа, в которой дети Марсовы угощали по-своему русского поэта. Зато как часто, как приятно угощал нас по-своему же Александр Федорович и на кафедре, на которой ходили его слушать наши генералы и простые офицеры, и в кругу его любимого почтенного семейства, где дарили нас ласками, приязнью, равнявшейся даже с красотой стихов самого Жуковского (которого любят здесь и везде читают). Записан в сердце моем день, когда я узнал и этого скромного, несравненного Певца нашего – поэта, гению которого поклонялся я с самого малолетства? Отнесу дань воспоминания и тебе, прелестный вечер, мной учрежденный и данный генералом Полуектовым в здешней обсерватории, и наблюдения луны милыми обитательницами нашей планеты, и тихая; сладкая гармония, снисходившая будто бы с лучами ночного светила, из другого, дальнего, неизвестного нам мира, и восторг любезных гостей, и ясные умные суждения молодого профессора математики Штруве: все будет памятно сердцу моему, пока оно не перестанет биться.