Письма с фронта. 1914-1917 год - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Снесарев cтр.№ 85

Погода у нас несколько испортилась, хотя весна вошла в свои права. Сейчас мне принесли два твоих письма – одно от 12 марта, в котором ты волнуешься, не получая от меня писем. Я со своей стороны удивляюсь, что тебя еще не посетил Андр[ей] Александ[рович] Костров, который выехал 6-го и должен тебя посетить на другой же день по прибытии. Где он делся, и почему его до сих пор нет. Твое письмо вновь невеселое, главное потому, что нет от меня писем. Я пишу вновь через день, а три дня перед этим подряд три дня (в середине открытку); написал и Гене, написал поздравительное и Кире (поцелуй его по поводу сегодняшнего дня покрепче). Где мои письма и почему ты их не получаешь, не понимаю… пока, женушка, немного подзаймусь!

Сбросил ворох бумаг. Ты, моя милая детка, все возвращаешься к прошлому и строишь разные относительно меня догадки. Но я никак одного не пойму, как ты можешь думать, что я молчу умышленно или потому что недоволен тобою, или грущу? Разве это на меня похоже? Прежде всего вы должны быть спокойны и беззаботны, и я все делаю, что могу для этого, а так как письма – это почти единственное, что я могу дать, я это и делаю при первой возможности. Повторяю, я через день пишу, обязательно, понукаю Осипа, а теперь прикажу и Передирию, если он умеет. Да если бы у меня двадцать тоск и скорбей было на сердце, это не может лишить тебя ни одной строчки. А мстить молчанием, этого, конечно, ты с моей стороны ждать не вправе. Мы живем под другим здесь небесным покровом, в своеобразной психике.

Я иду по тропе и возвращаюсь по ней назад, а дня через 3–4 по ней идут другие, и их нет, а я жив. Что же мне еще надо? Какие у меня могут еще быть претензии или пожелания, если Господь ко мне милостив. Я оборачиваюсь назад и не все в себе понимаю в день 13–14 февраля. Вероятно, я успел за две недели заболеть тыловой хворобой… Ну, будет об этом. Я очень рад, что Генюша стал хорошо учиться, главным образом потому, что это даст ему возможность отдохнуть летом, а это ему так нужно.

Пока еще не разобрались в белье, которое привез Передирий, но, кажется, простыней нет или только одна. Давай твои глазки и губки, а также малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

20 марта 1916 г. Дейст[вующая] армия. [Открытка]

Дорогой мой Кирилочка!

Только теперь получил твое письмо, которое ты мне написал давно. Спасибо за память. Я сегодня был в окопах и оттуда видел, как наш и австрийский аэропланы гонялись друг за другом… высоко-высоко. Австрийский бросился убегать, а наш полетел над позицией противника, чтобы посмотреть, что он делает. Целуй маму, Геню и Кису. Пиши, когда найдется свободное время, или прикажи писать Киске.

Целую и благословляю моего беленького мальчика. Твой папа.

20 марта 1916 г.

Дорогая моя и ненаглядная женушка!

Только что возвратился из окопов, был с семи часов утра до часу дня. Туда, до одной ложбины, подъехал на автомобиле, а дальше шел пешком. Посещение прошло благополучно, но не без «случаев». Одна бомба упала от нас шагах в 4–5, все задрожало кругом, в ушах страшно зазвенело. В другой – на площади, уже близкой к штабу полка, – противник подстерег нашу группу (я, два офицера, Осип и один солдат) и пустил два снаряда: один упал в 50–60 шагах впереди, тогда мы свернули влево, враг и в этом направлении бросил уже шагах в 15–20 (опять впереди, т. е. менее опасно), тогда мы утекнули еще левее и спрятались в окопы… Дальше все шло спокойно.

На обратном пути нас ждал опять автомобиль, но теперь предстояло ехать при хорошем освещении и надо было проехать с полверсты по шоссе, где мы были видны противнику. Можешь себе представить, как мои шоферы лупили здесь, аж пятки у автомобиля сверкали… Мы могли погибнуть от взрыва бензина, от поломки автомобиля, от наскока на что-либо, но австрийский артилл[ерийский] снаряд, конечно, попасть в нас не мог. В окопах было интересное место, где их и наши сходятся на 70–80 шагов, а посередине находится глубокая воронка… к одному ее краю подходит ровик с нашей стороны, а с другой – австрийский… На нашей и их стороне лежат (уже не стоят или сидят) часовые, разделенные воронкой, т. е. пространством в 15–20 шагов.

Так как я считал своей обязанностью проверить, правильно ли наш часовой выполняет свои обязанности, то, оставив сзади командира полка и батальона и провожавших меня офицеров, и Осипа, с ротным командиром этого участка сначала пошел по ровику, а последние шаги чуть не пополз… Часовой был озадачен, но затем уступил мне кусок места… Он мне молча (говорить нельзя, так как сейчас же оттуда могли бросить бомбу и от твоего благоверного остались [бы] одни шмотки) показал вперед… там, по ту сторону воронки, между камнями чернела голова австрийца. Он смотрел на нас во все глаза (я не видел, но мог догадываться), вероятно, озадаченный, но больше ничего не мог сделать. Скажи он, чтобы бросили бомбу, мы могли бы услышать и предупредить, швырнув таковую сами, а если бы он вздумал протаскивать винтовку, чтобы затем стрелять, мы так же успели бы раньше него бросить бомбу… Я это понял, и мне было забавно учитывать недоуменное состояние визави… Часовой, вероятно, не обладал развитостью твоего супруга, так как, по-видимому, очень тяготился моим присутствием… ему положение казалось много страшнее, чем оно было на самом деле. Я думаю, он был доволен, когда, наконец, я перестал осчастливливать его своим присутствием.

Сейчас выходил лечить Галю (у нее все что-то с ногой), а затем смотреть, как гоняли на корде Ужка. По измерениям сегодня: у Гали 2 аршина 7 вершков, а у Ужка 2 аршина 1 вершок. Можешь себе представить этого 11-месячного дылду! Еще полвершка – и по росту он удовлетворяет требованиям роста для казач[ьей] лошади. На корде он ведет себя забавно; он еще не понимает, что от него хотят, почему-то сделает козла, то поскачет, то повернет внутрь… во всяком случае, рысь он больше любит, чем галоп…

Вчера от тебя письма не было, и значит Андрей Алекс[андрович] не пришел к тебе и 13-го. Чем-то он мне это объяснит? Вчера мы схоронили двух наших товарищей (артиллеристов, о которых я тебе позавчера писал). Батюшка сказал слово, немного стариковски простое, но полное веры… в слове были места и несколько странные, но прощанье он устроил трогательно и хорошо. Одного мы возле церкви и похоронили (того, который не хотел, чтобы его куда-либо увозили), а другой пока оставлен в церкви: обещал приехать отец и взять его с собою. Во время опускания гроба меня поразил див[изионный] врач, который сильно расплакался и никак не мог успокоиться. На мой вопрос о причине он мне ответил: «Мне его несказанно жаль, это был дивный, честный и товарищеский человек… жаль всю его жизнь, короткую и грустно оборванную». Я с ним потом ехал назад, и он мне высказал свои предположения относительно или семейного горя, или семейной драмы покойника.

Увы, как бывшему командиру полка, слова доктора не были для меня новостью, но тем ярче и грустнее вырисовывалась молодая судьба похороненного, что я мог ее сравнить с другими, которые были более мутны и гораздо более заслужены. Мы с доктором скоро замолчали, и я грустно смотрел на потухающую на западе зарю и сравнивал ее с потухшей уже зарей двух молодых человеческих жизней. Ярко светились и долго держались на одной точке осветительные ракеты противника, один-два раздались запоздалых взрыва, тьма постепенно откуда-то сбоку налегала слоями на землю и крыла своим темным балахоном дома, откосы гор, отдельные людские группы. «Были люди, и нет людей», – была последняя в моей голове мысль, когда я вошел к себе и заметил, что со мною нет моей палки. Вспоминания, беготня… завтра мне предстояло идти в окопы, а со мною нет моей волшебной палки! Послал Осипа в одну халупу (где я был у больного уполномоченного, вывихнувшего себе ногу), где она и обрелась. Восторгу моему не было пределов, и в окопы я поехал с поднятым носом. Видишь, золото мое, сколько у меня переживаний: от задирающего хвост Ужка и кончая похоронами… жизнь пестрая, богатая гаммой – от трогательно-великого до насмешливо-обыденного мотива. Сегодня же пишу Кирилке, так как мне переслали одно из его старых писем. Мой сожитель пишет всем своим и поодиночке, исключая лишь «господина без определенных занятий» (младший 4–5 лет), так буду и я. Давай глазки и губки, а также детвору, я вас всех обниму, расцелую и благословлю. Ваш отец и муж Андрей.