Письма с фронта. 1914-1917 год - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Снесарев cтр.№ 37

По вечерам подолгу гуляю лесными тропками и без конца думаю о моей маленькой славненькой женке. Кругом полная поэзия: тишина, заснувший лес, беспокойный враг… и я лечу мыслями к тебе, и тепло мне тогда, и уютно. Давай малых и себя, я вас крепко обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

22 апреля 1915 г. Лес.

Дорогая и славненькая моя женушка!

Сейчас выспался вволю, и захотелось что-то жену свою назвать поласковее. У нас образовался в лесу целый городок. Возле моего барака построено два офицерских, а там далее телефонисты сейчас сколачивают себе дом. Слышу спор и крик, со вставками «само собой разумеется» или «конечно»… Все народ ученый и неуступчивый. Выхожу. На полу топчется человек девять, а доски наколачивает один. «Не выйдет ваше, братцы, дело, – говорю им, – что-то вы все спорите, а делать ничего не делаете». «Ничего, построим, Ваше Выс[окоблагороди]е, – отвечает человек с топором, – я плотник и только на службе заделался телефонистом». И я понял. Строил-то один человек, и строил молча, а остальные присутствовали и спорили… Сегодня был у меня начальник дивизии и, только подойдя вплотную, увидел весь наш поселок, настолько мы хорошо замаскированы: бараки прикрыты зеленью, просветы засажены деревьями. Противник, располагая прекрасными наблюдательными пунктами, никак не может нас открыть; бросает массу снарядов и все или шагов 200–300 вперед, или столько же вправо или влево. У меня собрано сейчас 26 стаканов от его шрапнелей, потом я пришлю тебе несколько штук, а ты из них сделаешь что-либо вроде подсвечников, отдав в никелировку.

Сейчас явился Цапко – старший почтарь, и я получил от Сидоренки 1, 2 официальных и 3 от моей детки (последнее от 13 апреля, т. е. на девятый день… так скоро, кажется, еще не было). Все вы, по-видимому, русланзалюдмилились… сужу по тому, что чрез два дня у Генюши экзамен, а он знай все Людмилу отбивает у Черномора. Это и хорошо. Значит, 1) вы спокойны и 2) у вас есть шансы. А рассчитаться с Сережей – это сущие пустяки: он свой человек. Кланяйся ему и целуй (поручи Гене и Ейке). Про бинокли я тебе уже писал: все они пришлись как нельзя лучше и давно уже розданы. Театральные, напр[имер], совсем хорошая вещь, особенно в лесном бою, где перспектива так же ограничена, как и в театре. От Сидоренко получаю порядочно писем, но сам никак не удосужусь написать ему… по его словам, дивизия направляется на другой фронт; если это так, то Осипа у себя задержу, так как иначе он своих не найдет.

Твой присланный плащ страшно мне нравится: у нас сейчас довольно свежо и я, надев сверх пальто плащ, хожу на наблюдательных пунктах (с одного на другой) и чувствую себя божественно. Я в нем очень интересен, с поднятым капюшоном и биноклем на шее. Так я снят возле своего барака, и когда изготовят, пошлю тебе. Меня интересует, насколько присланный тобою плащ непромокаем; и если это будет фактом, то он действительно роскошь. Среди леса я в нем совершенно незаметен и на фоне зелени похож на лесовика.

В последнем письме ты обещаешь прислать мне перечень наших капиталов… сделай это, милая, а то я потерял всякое об этом представление. А также упомяни, какие у нас остались еще долги (непреложные и условные). Относительно твоего переезда в Каменец я уже высказался. Вопрос, вероятно, в 50 рублях, на какое число ты будешь получать меньше квартирных, а может быть, и это пустяки, если папа по доверенности будет получать в Петрограде. Письма, вероятно, будут доходить одинаково, но зато, если Генюша выдержит экзамен, вы отдохнете летом, как следует… в этом отношении Каменец несравним с Петроградом: в нем в 20 раз меньше гостей и в 20 раз больше зелени и простора…

Позавчера я умудрился взять ванну; натопили сильно мой барак (у нас австрийские печки), принесли деревянную кадушку, налили из кипятильника воды, и начал я мыться. Вымылся хорошо, прямо в постель. […]

В 3 часа просыпаюсь от сильной артиллерийской канонады; противник надумал или демонстрировать наступление, или повести его. Неужто, думаю, мне надо будет вставать? Посылаю справиться, открыт ли ротами огонь; оказывается, нет… Тогда я подождал минут 20–25 и заснул мирным сном. Оказалась демонстрация. Но так уже все мы привыкли, что только в одной 5-й роте был открыт редкий огонь, но и за него ротный командир получил от батальонного небольшой нагоняй. Наша выдержка страшно злит австрийцев: они тратят уйму снарядов и патронов, а мы молчим… и в затишье мы бьем их, вызывая у них трату снарядов и патронов… А попробуют они показать нос из-за проволоки – лучшие стрелки кладут их без промаха… Народ вообще жидкий и зря только канителится.

Гуляю я много и мечтаю о своей маленькой женке без конца, создавая разные сцены, одна другой забавнее и интереснее. Иногда так разойдусь, что забуду про лес, позицию, австрийцев, вообразив себя болтающим наедине с женкой, пока бухнувший поблизости снаряд или, как вчера, вспыхнувшая от такового халупа не возвратят меня к себе, вырвав из теплых объятий женушки. Давай малых и себя, я вас обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Геня сегодня, может быть, уже гимназист?

23 апреля 1915 г. [Открытка]

Дорогая Женюра!

Почтарь еще ждет письма, и я решил черкнуть тебе открытку. Сейчас у нас прекрасно, тепло и тихо; только что пролетел чужой аэроплан. В плату за бинокли включены и почтовые расходы; ты об этом не беспокойся. Относительно Гени ты, вероятно, знаешь правило, что он должен быть принят вне конкурса как сын отличившегося на войне. Ему останется только нацарапать себе тройки. По ночам у нас холодно, и мы сильно бы мерзли, если бы не набрали австрийских жел[езных] печек. Ребята выпивают теперь пять (вместо четырех) кубов кипятильника, что выходит почти по полведра на брата. Наша артиллерия сейчас ловко обстреляла окопы противника, и он очень не в духе. Обнимаю, целую и благословляю вас. Ваш отец и муж Андрей.

28 апреля 1915 г.

Дорогая моя Женюрочка!

За сутолокой и заботами давно тебе не писал и боюсь, что ты начнешь тревожиться. Приходится по целым дням бывать на позициях или драться, или на них устраиваться, и в результате забросил всякую казенную бумагу… да что казенную: своей маленькой женке перестал писать. Перестал читать газеты и не знаю, что на белом свете делается.

Сегодня надеюсь увидеть своего жеребенка, которому пока еще нет никакого названия. Мне бы думалось назвать его Соколиком – по деревне, в которой он родился; это звучит красиво и пробуждает немало военных воспоминаний. Вчера Галя немного что-то прихромнула, но сегодня ей уже лучше; ломали мы голову, отчего бы это могло быть, хотели расковывать, но потом решили, заметив маленькую опухлость на колене, что это обидел матушку сынок – он все прыгает, дерется, не разбирая ни родственных, ни других отношений.

Погода у нас хорошая, жители пашут землю; правда, в воздухе свежо еще, но это особенность горных климатов, высокие районы которых долго сохраняют снега. Удивительный народ горцы; зимой не видно было ни лошадей, ни коров, ни овец; я думал, что все у них обобрали, а теперь с показавшейся травой появилась и живность всяческая… Это можно объяснить только тем, что русины, как и таджики, как, вероятно, вообще горцы, до крайности скрытны и экономны: имеют они вид бедный, жалкий, жалуются на горести и лишения, а говорят, у каждого из них имеют[ся] деньги, а теперь, оказывается, сохранился и скот. Сказывается ли это влияние войны или промелькнуло много фактов, расхолаживающих к этому народу или более невзрачно его рисующих, но замечается к нему несколько иное отношение. Офицеры говорят, что того и гляди со словами «слава Иисусу» он и горло перережет. Эти слова – его приветствие, на что надо отвечать «слава вовеки». Также довольно распространенная про них кличка: «славаисусики».