"Пушечное мясо" Первой мировой. Пехота в бою - читать онлайн книгу. Автор: Семен Федосеев cтр.№ 85

В описании боевых действий 61-го пехотного Владимирского полка 15 июня 1916 г. приведены такие примеры: «Когда во время контратак противника прапорщик Кучеренко, зарвавшийся один далеко вперед и окруженный австрийцами, расстрелял револьверные патроны и отбивался лопаткой, на помощь к своему офицеру первый бросился рядовой 16-й роты Колесников, заколовший при этом двух австрийцев; когда подбежали еще пять нижних чинов, то они взяли под руководством Колесникова в плен 23 австрийца…

Подпрапорщик 15-й роты Чепурнов с рядовым той же роты Пастуховым вдвоем бросились на 12 человек прислуги при бомбомете и миномете, загнали этих 12 человек в убежище и, обезоружив, захватили в плен…

Ефрейтор 4-й роты Иван Тарапун, несмотря на ураганный артиллерийский и пулеметный огонь противника, вынес на руках из проволочного заграждения тяжело раненного прапорщика Шаблинского и внес его в окоп противника, где ему была оказана медицинская помощь».

Рукоприкладство, грубость, презрительное отношение к «серой скотинке», конечно, имели место. Однако заявления вроде брошенного в середине 1917 г. военным министром Керенским о том, что «в царской армии» солдат «гнали в бой кнутами и пулеметами… на убой», были скорее болтовней (если припомнить заявления современных либеральных историков о «войне, выигранной пулеметами заградотрядов», приходится признать, насколько они неоригинальны).

Во всех войнах и во всех армиях имеют место различного рода дезертирство или добровольная сдача в плен. В частности, в 1915 г. во время большого отступления получило распространение явление «самострела» — обычно солдаты простреливали себе палец, таких «самострелов» прозвали «палечниками». Между прочим, генерал Деникин утверждал, что «наши солдаты выучились этому способу у австрийцев, которые первыми начали практиковать его еще летом 1914 года». В 1915 г. пришлось ввести смертную казнь «палечникам», а за неисполнение приказа — телесное наказание розгами.

Бывший военный корреспондент М. Лемке приводит письмо главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта Рузского начальнику штаба Главковерха от 21 января 1915 г.: «Случаи добровольной сдачи в плен среди нижних чинов были и бывают, причем не только партиями, как сообщаете вы, но даже целыми ротами. На это явление уже давно обращено внимание и предписано было объявить всем, что такие воинские чины по окончанию войны будут преданы военному суду; кроме того, о сдавшихся добровольно в плен сообщается, если это оказывается возможным, на их родину. Указания Верх. Главн. будут вновь подтверждены. Хотя после принятых мер число случаев добровольной сдачи в плен значительно уменьшилось, и были даже примеры, когда пытавшиеся сдаться расстреливались своими же в спину, но тем не менее случаи эти будут повторяться и в будущем, пока не устранится главная причина их — отсутствие офицерского надзора, являющегося следствием крайнего недостатка офицеров. Необходимо принять самые энергичные меры к возвращению вылечившихся офицеров, находящихся ныне во внутренних губерниях России». Дело сводилось к укреплению воинской дисциплины.

Еще одна картина походного быта. Письмо на родину. В начале войны письма были еще спокойными

Как и в любой войне, многое зависело от поведения офицеров в бою. А.А. Брусилов, например, вспоминает эпизод боев на Буге в том же 1915 г., когда «оказалась неустойчива» 12-я пехотная дивизия: «Я тут же отдал Каледину приказание моим именем отрешить начальника 12-й дивизии от командования и назначить на его место начальника артиллерии корпуса генерал-майора Ханжи -на, которого я знал еще с мирного времени и был уверен, что этот человек не растеряется. Ханжин оправдал мои ожидания. Подъехал к полку, который топтался на месте, но вперед не шел, и, ободрив его несколькими прочувствованными словами, он сам стал перед полком и пошел вперед. Полк двинулся за ним, опрокинул врага и восстановил утраченное положение. Не покажи Ханжин личного примера, не поставь он на карту и свою собственную жизнь, ему, безусловно, не удалось бы овладеть полком и заставить его атаковать австро-германцев». В другом месте А.А. Брусилов пишет, как во время осады Перемышля «одна из второочередных дивизий, в одну не прекрасную ночь атакованная 11-м австрийским корпусом, бросила свои окопы, очистив их совершенно… К счастью, австрийцы, врезавшись в наше расположение, запутались в лесу, и это помешало им использовать достаточно быстро одержанный ими успех… мною было приказано командиру 12-го корпуса энергично атаковать австрийцев в занятом ими лесу и восстановить положение; кроме того, самовольно ушедшей из своих окопов дивизии приказал вернуться. Эта второочередная дивизия имела мало офицеров, да и те оказались не на высоте своего положения. Тут пришла на помощь кавалерийская дивизия, которая выделила по собственной инициативе часть своих офицеров, добровольно вызвавшихся принять на себя командование ротами и батальонами этой сплоховавшей дивизии и водворить в них порядок. Солдаты с радостью приняли своих новых командиров и охотно, с усердием исправили свою ошибку, взяв обратно брошенные ими окопы».

«Был еще в массах нашей армии один крупный недостаток, — писал бывший генерал-майор А.А. Незнамов, — он был у всех родов войск, но в пехоте особенно выявлялся. Я говорю об апатии, какой-то массовой пассивности. Слишком много и слишком часто пехоте говорили при обучении о смерти, о необходимости жертвовать собой». Да и серое однообразие сидения в окопах, то заливаемых грязью, то засыпаемых песком, то заносимых снегом, при отсутствии понимания задач и целей этого «сидения», конечно, не способствовали «активности». «Жив, здоров, сидим в окопах, и сидеть, кажется, конца-краю не предвидится» — так формулировал в письме с фронта солдатское ощущение безысходности отец главного героя в повести А. Гайдара «Школа».

Требование же «жертвовать собой» постоянно повторялось «сверху». Хорошо известен пассаж из дневника французского дипломата Мориса Палеолога по поводу его беседы с председателем Совета министров Штюрмером 1 апреля 1916 г.: «Мне хотелось бы ему объяснить, что при подсчете потерь обоих союзников, центр тяжести не в числе, а совсем в другом. По культурности и развитию французы и русские стоят не на одном уровне. Россия одна из самых отсталых стран в свете: из 180 млн. жителей 150 неграмотных. Сравните с этой невежественной и бессознательной массой нашу армию: все наши солдаты с образованием; в первых рядах бьются молодые силы, проявившие себя в искусстве, в науке, люди талантливые и утонченные; это сливки и цвет человечества. С этой точки зрения наши потери чувствительнее русских потерь».

Высокомерное хамство французского дипломата, видимо, питалось все же из отношения к русскому солдату, которое он наблюдал в самой России, а точнее — в ее столице. Не зря в записке, подготовленной 28 членами особого совещания в ноябре того же 1916 г. для доклада царю, говорилось: «Принцип бережливости людской жизни не был в должной мере воспринят нашей армией и не был в ней достаточно осуществлен… В армиях прочно привился иной взгляд, а именно, что при слабости наших технических сил мы должны пробивать себе путь преимущественно ценой человеческой крови».