Смерть моего врага - читать онлайн книгу. Автор: Ханс Кайльсон cтр.№ 22

Все это я хотел ему высказать и подыскивал слова, чтобы он понял меня. Но что значили для него слова, ведь он потерял отца и столько выстрадал. Я только и смог, что пробормотать:

— Даже если он вредит нам, он не обязательно дурной человек. Когда-нибудь он осознает свое заблуждение, может быть, с нашей помощью.

Это так приятно, хорошо отзываться о том, кто совершает лишь дурные поступки и сам о тебе отзывается только дурно. В таких случаях всегда ощущаешь свое превосходство.

Вольф выслушал меня спокойно, хотя было видно, что мое замечание сильно его возмутило.

— Смогли бы вы, — спросил он, — пробраться ночью на кладбище и учинить там разгром, разрушить места упокоения мертвых?

Я знал, что такое бывало, но спрашивать об этом меня? Абсурд. Я усмехнулся.

— Почему вы усмехаетесь? — сказал он.

— Мне пришла в голову странная мысль.

— Вот как?

— Да, я представил, что совершу это святотатство. При условии, что кто-то растолкует мне, что оно, так сказать, угодно Богу, разумно и даже необходимо для осуществления определенного плана. Человеку можно внушить многие вещи.

— Неужели? — сказал он. — Несете чепуху, все это для вас — голая теория, и вы еще ухмыляетесь. Неужели вы действительно смогли бы заманить в застенок старика и там растолковать ему, по какой причине, в силу какой необходимости вы лжете сами себе?

— В фантазиях случается и не такое, — возразил я.

Похоже, он и не ждал другого ответа, я его не удивил. Он положил на колени руки с растопыренными пальцами, уперся взглядом в пол и сказал, обращаясь как бы в глубь земли:

— Не дай Бог, придет кто-то другой и выполнит все, чего не потрудились совершить мы сами. Горе тому, кто осуществит наши фантазии.

Меня прошиб холодный пот.

— Прошу вас, — сказал я в отчаянии, — скажите, что мне делать. Что делать, когда к вам подходят и говорят, что вы мошенники и подлецы…

— Вы? Они? Мы! — поправил он меня. — Вы тоже сюда относитесь, не забывайте об этом!

— Хорошо. Вы, конечно, правы. Я оговорился. Значит, все мы мошенники, и нам не остается ничего другого, как играть по его правилам и тоже утверждать, что он мошенник, может, еще больший мошенник.

— Вы когда-нибудь задумывались о том, почему он считает нас мошенниками?

Мне вспомнились слова моего друга, когда я задал ему примерно тот же вопрос. И я всего лишь повторил их:

— Не знаю, интересует ли его всерьез, что мы об этом думаем. Он преследует определенную цель, а для этого ему нужен враг, чтобы повесить на него, как на вешалку, свою пропаганду и заявить на весь мир о своей миссии. В сущности, он имеет в виду самого себя.

— То, о чем вы говорите, — чудовищная правда, — сказал Вольф, и его тяжелое, немного обрюзгшее тело распрямилось. — Настолько чудовищная, что вы вряд ли представляете себе ее масштабы.

— Как вы думаете, что он сделает? Вам страшно? — смело спросил я.

Лишь недомыслие способно на такую смелость.

— Я опасаюсь самого худшего, — тихо сказал он и тяжело задышал.

Его рубашка при каждом вдохе собиралась в бесчисленные складки. Его страх не умалил произведенного на меня впечатления, тем более что проистекал он не из слабости характера, но, скорее, из мощного знания, может быть, из предчувствия. Я видел его добродушное спокойное лицо, на котором читалась решительность.

— Так что же мне делать? — повторил я.

— Ничего, — сказал он. — Совсем ничего. Если человек спрашивает, что ему делать, лучше ему вообще ничего не делать. В том-то и большая беда, что он ничего не знает и при этом думает, что все-таки должен что-то делать. Кто знает, что делает и где его место, тот действует в нужный момент, по наитию, не задумываясь, в чем его долг перед миром. Поэтому лучше вам ничего не делать.

— Вы удивительный человек, — сказал я.

— По-моему, вы намного удивительней, — возразил он. — Вы приехали из города, где наверняка испытали много неприятного. Вас отторгли еще в детстве, не так ли? В сущности, вы не хуже меня знаете, с кем вы, и я не думаю, что вы противитесь этому. Не это вас беспокоит. Но вы хотите невозможного. Вы пытаетесь заделать, залепить трещину, рассекающую этот мир, чтобы ее не было видно. И тогда вы сможете думать, что ее уже нет. Вы участник происходящего, пытаетесь это осознать и одновременно так повернуть ситуацию, чтобы выскочить и рассмотреть ее как бы с высоты птичьего полета. Вы пытаетесь обозреть то, что вас касается, как то, что вас касается и одновременно не касается. Я прав?

Я слушал его с изумлением, ведь он высказывал мысли, которые я никогда бы не смог высказать таким образом. Я лишь молча кивнул, ожидая продолжения.

— В один прекрасный день вы обнаружите, что это невозможно, и…

— И что тогда? — нетерпеливо перебил его я.

— Тогда вам не придется спрашивать, что вам остается делать.

— Если вдруг не возникнет совсем другая проблема.

— Какая? — спросил он.

— Такая, что любой и каждый заявит, что у него в кармане, так сказать, все законные права, единственно настоящие и подлинные, личный, так сказать, мандат, заверенный высшей инстанцией.

— Могу понять ваши трудности, — ответил он. — Это и наши трудности. Не забывайте, что пропасть, которая мерещится вам во внешнем мире, проходит внутри, если угодно, в мироздании. Если это вам что-то говорит. Она достигает глубины наших мечтаний.

— Тогда выходит, что он все-таки прав, — сказал я после короткого раздумья.

— Конечно, — сказал он. — Но и мы правы.

— Тогда нет надежды, что эта игра когда-нибудь закончится.

— Не знаю, — сказал он. — Кто может это знать?

— И так будет всегда?

Он пожал плечами и сделал вопросительный жест руками.

— Снова и снова будут воскресать и являться на арену враги рода человеческого и ежедневно отколупывать по кусочку от нашего прекрасного мира, как отколупывают кусочки от древних руин, где среди обрушенных стен гуляет ветер и хлещет дождь. По кусочку в день, пока там, где в золотые времена возвышалась каменная крепость, не останутся сплошные развалины и холодные валуны. А мы принимаем участие в этой жестокой игре, предаваясь иллюзии, что можем в ней выиграть. Грустно думать о том, каков будет финал.

Подперев рукой голову, Вольф медленно гладил свою заросшую щеку. Он дал мне выговориться и ждал.

— Вы хотите это изменить? — спросил он.

— В детстве я подделывал почтовые марки, чего только не вытворяют дети. Мой отец фотограф, я вырос в его проявочной, — сказал я.

Он рассмеялся и облегченно вздохнул.

— И что же?

— Вы правы, трещина проходит внутри. Похоже, без некоторого жульничества не обойтись.