— Все ваши платья остались на Кларэмонт-роуд. Они не понадобятся вам здесь.
— О… Я поняла… — я, ошеломленная, тяжело опустилась на матрац, поскольку ужасная правда начала проясняться: — Значит, они хотят держать меня в заточении!
— Конечно, нет! Вы просто должны выздороветь… посмотрите сюда, — она обвела взглядом комнату, — …здесь вы можете делать, что пожелаете. Я буду спать наверху, — она улыбнулась с явным превосходством, — так что, если вам что-либо потребуется, днем или ночью, вам нужно только позвонить. И взгляните, — она указала на стеклянную вазу на маленьком мраморном столике, — он даже прислал свежие розы.
На это я горько рассмеялась. Нэнси странно посмотрела на меня, прежде чем продолжить свою болтовню:
— Если проголодаетесь, пирог на столе. А если захотите что-нибудь другое, то скажите мне, и для вас все приготовят. По-моему, остались отбивные, может, вы…
— Конечно, ты должна хорошо знать этот дом, не так ли, Нэнси?
Я заметила, что она сильно удивилась.
— Чарльз рассказал мне, как вы жили здесь. И как странно, что ты никогда не упоминала об этом, хотя ваш предыдущий владелец, которому ты столь очевидно выказываешь такую преданность и верность, так часто приходил к нам!
— Мне незачем было говорить об этом, — ответила она, почувствовав враждебный вызов и покраснев, нервно разглаживая руками передник. Я начала опасаться перспективы провести взаперти здесь часы, наедине с этими угнетающими зелеными стенами и Нэнси, моей строгой грубой сиделкой. Она подошла и сильно сжала мою руку: — Идите в гостиную, пока я меняю простыни. Позже я принесу немного горячей воды, чтобы помыться, позже…
— Спасибо, — пробормотала я, позволяя вывести себя за дверь. — Ты так внимательна.
Комната, в которой мы теперь оказались, была украшена фресками, такими же, как в спальне, еще там имелась одна дверь, через которую, как я предположила, Нэнси пришла из прихожей. Но теперь она была заперта. Я села на стул около очага, вдыхая его душный аромат и чувствуя, как плотная зеленая листва стен пытается поглотить меня. Я напряженно сжала руки на коленях, пальцы моих ног, освобожденные из шлепанцев, елозили по мягкой шелковистой поверхности коврика из овчины. Я знала, что должна сдерживаться, не позволяя своему разуму блуждать, иначе я не выберусь из этого темного заколдованного мира. Внезапно, почувствовав порыв, я крикнула:
— Я предполагаю, что ты знаешь, что я видела Чарльза вчера вечером.
Я услышала мягкий скользящий звук падавших на пол простыней, она подошла, встала в дверном проеме и спросила:
— Тогда вы знаете, что он отсутствовал?
— Да. И теперь он также знает о… об этом ребенке. Поэтому я думаю, что больше не увижу его… — я говорила спокойно, не обнаруживая гнев и смятение.
Нэнси закусила губу и опустила глаза, прежде чем ответить:
— Это к лучшему. Я знаю, что Чарльз беспокоится о вас… но он хороший человек и…
Я сорвалась на крик:
— Ты хочешь сказать, что я плохая женщина, что я совратила его?
Она не ответила и отвернулась, возвращаясь к своей работе. Я закрыла руками лицо и тихо заплакала. Но некоторое время спустя она снова обратилась ко мне:
— Пожалуйста, мисс Алиса, не расстраивайтесь так. Я вовсе так не думаю. Я уверена, что нас ждет лучшая жизнь в Нью-Йорке… мы забудем о прошлом, начнем все сначала.
— Так ты тоже едешь в Америку? Мне начинает казаться, что ты не любишь своего брата. Как ты могла спокойно смотреть, как его обвиняют в том, что он отец этого ребенка, навсегда запрещая ему видеть меня, и как ты можешь оставить его, единственного родного тебе человека, и уехать в чужую страну?
С трудом сглотнув, Нэнси снова положила руки на передник, нервно пошарила в карманах, затем подняла голову и наконец ответила:
— Я не виню Чарльза ни в чем. Ни в чем! Но мистер Тилсбери знает, как будет лучше. Это какие-то ваши дела, а я очень люблю своего брата. Он для меня один из самых дорогих людей в мире…
— Ха! Только один из! И ты оставишь его точно так же, как все остальное, после всего, что вы пережили вместе в детстве?
Сузив глаза, она холодно произнесла:
— Мы всем обязаны мистеру Тилсбери, и вы, всю жизнь купавшиеся в роскоши там, на Кларэмонт-роуд, не можете представить, через что мы с Чарльзом прошли… а мистер Тилсбери дал нам шанс, приняв нас тогда… — она покраснела, — я сделаю все, чтобы отблагодарить его за это. Мой брат и я, несомненно, однажды встретимся снова, но пока я связываю свое будущее с другим местом. Чарльз пойдет своим путем, обретет свое счастье. Так или иначе… для мужчины это проще, и я уверена, что вы и сами слишком хорошо об этом знаете, мисс!
Сказав это, она ушла, на сей раз через спальню, и, когда дверь за ней закрылась, я услышала звук поворачивающегося ключа. Таким образом, я оказалась взаперти. И Нэнси, столь преданная человеку, которого я презирала, была слепа и не замечала всей несправедливости, обрушившейся на ее брата, охотно играя роль моего тюремщика. Я подумала было разбить окно и попытаться позвать на помощь, но кто услышит мой слабый голос, заглушаемый шелестом листьев в саду?
* * *
Долгие дни перетекали в недели, казавшиеся целыми месяцами. Нэнси приходила и уходила с бесконечным рядом подносов, чистых рубашек и простыней; каждое ее посещение сопровождалось скрежетом ключа в замочной скважине.
Иногда появлялась мама и сидела со мной, хотя большую часть времени она отсутствовала, проводя бесконечные сеансы или заезжая на Кларэмонт-роуд для подготовки к переезду. Меня раздражали разговоры о ее последних видениях, о ее намерениях найти новую церковь спиритуалистов в Нью-Йорке, в которых я отказывалась участвовать. Сидя в гостиной, она перекраивала края своих шляп, и иногда приходила Нэнси, терпеливо помогая переделывать воротнички или шить одежду для ребенка.
По крайней мере, мама принесла несколько книг, а одним вечером даже прочитала вслух произведение Элизабет Барретт Браунинг «Проклятие нации», поэму, осуждавшую лицемерную позицию Америки относительно рабства. Но эти слова были непонятны моей ограниченной маме, которая смотрела на мир только сквозь розовые очки, она мечтательно улыбалась, наслаждаясь нежными строками:
Моим братьям по всему свету,
которые любезно протягивают ко мне руки…
…И, словно желая разозлить меня еще сильнее, она добавила:
— Алиса, ты могла бы использовать свое время более и продуктивно. Вышей эти слова в качестве образца. Они так подходят к нашему новому будущему.
Само собой разумеется, что этот совет не был учтен.
Однажды вечером она спросила, есть ли что-нибудь особенное, что я хотела бы забрать из дома, и я пробормотала:
— Нет, только свободу! — стоя на коленях, я умоляла, чтобы она отвезла меня туда, поскольку я чувствовала себя очень потерянной и тосковала по дому. Но мама печально покачала головой и оставила меня одну, и слишком поздно я вспомнила о фотографии папы, все еще прикрепленной к моему зеркалу. Через запертую дверь я крикнула, чтобы она, когда заедет домой в следующий раз, принесла ее. Но мама или не слышала меня, или просто забыла.