Впечатления о Советской России. Должно ли государство управлять экономикой - читать онлайн книгу. Автор: Джон Мейнард Кейнс cтр.№ 9

Поэтому объяснение того, в силу чего и как промышленный капитализм XIX века превратился в финансовый капитализм XX века, выпало на долю марксистских теоретиков, главным образом Р. Гильфердига, Р. Люксембург и В. Ленина. Еще в начале ХХ века они указали на революционный характер начатых тогда концентрации и централизации капитала в руках уменьшающегося числа владельцев на базе происходивших один за другим научных открытий. На этой основе командные позиции в экономике стали переходить от промышленных капиталистов к банковскому капиталу и финансовым магнатам. Их новая роль выражалась в том, что они стали распоряжаться колоссально возросшими инвестиционными фондами. Одно дело во времена Сэя и даже позднее маржиналистов, когда господствовал промышленный капитал. Несмотря на происходившую машинизацию, ручной труд оставался преобладающим, а капиталовооруженность труда (органическое строение капитала по Марксу) была невысокой. Годовой объем выпуска, как правило, многократно превышал размер того основного капитала, с помощью которого он производился. Например, в обувной мастерской могли быть самые простые приспособления, с помощью которых производилась продукция с годовой стоимостью, много раз превосходившей их стоимость. В структуре рынка тогда преобладали потребительские товары, и как Сэй, так и маржиналисты исходили из этой реальности. И если игнорировать процесс накопления капитала, как это делал Сэй, то его формула о совпадении спроса и предложения выглядит вполне правдоподобной.

Другое дело – во времена Кейнса, когда капиталовооруженность труда выросла многократно и соотношение между живым и овеществленным трудом резко изменилось в пользу последнего. Здесь мы уже видим противоположную ситуацию, когда размеры основного капитала многократно превышают объем той продукции, которая производится с его помощью. Несостоятельность формулы Сэя стала более очевидной в условиях гигантского роста масштабов накопления капитала с ростом наряду с рынком потребительских также инвестиционных товаров.

Сдвиг на рынке в пользу инвестиций имел далеко идущие последствия. Потребительские и инвестиционные товары вместе образуют совокупный спрос. Но две группы товаров подчиняются разным закономерностям. В то время как потребительские товары в процессе их использования покидают сферу производства, инвестиционные товары, наоборот, возвращаются в новый цикл его продолжения и расширения и чаще всего требуют больших единовременных затрат в расчете на меньшую или большую перспективу.

Наряду с рядом других это своеобразие структурного изменения экономики ХХ века отразило решение проблемы мультипликатора. Само собой понятно, что неоклассические теоретики, делающие ставку на саморегулирующие способности рынка, не нуждались в рычагах воздействия на экономику и не могли думать в направлении поиска таких рычагов. На такую мысль могли выйти те, у кого она не была скована догмой о всесилии рынка и кто искал способы воздействия на него. Кроме самого Кейнса такими были и его ученики, в числе которых был Ричард Кан. Справедливость требует сказать, что идея мультипликатора, о которой речь пойдет чуть ниже, была выдвинута и разработана не столько Кейнсом, сколько Каном в статье, опубликованной еще в 1934 году. В последующем мультипликатор и акселератор были объединены в кейнсианской теории в единый механизм взаимодействия инвестиций и обеспечения эффективного спроса.

Мультипликатор и акселератор подчинены стержневой идее кейнсианской концепции – путем эффективного спроса обеспечить экономический рост. Отсутствие должного спроса, как отмечалось выше, подрывает стимулы экономического роста и обрекает экономику на кризис и высокую безработицу. Накачивание совокупного спроса, наоборот, стимулирует рост занятости и экономики и выводит ее на более высокий уровень развития. Иными словами, увеличение планируемых расходов благоприятствует такому расширению масштаба производства, который сопровождается увеличением национального дохода как источником роста накоплений и народного благосостояния.

* * *

Здесь встает другой вопрос: что лучше: когда люди бережливы и больше сберегают из своих доходов или, наоборот, неэкономны и больше расходуют на удовлетворение своих нужд?

Обычный ответ чаще всего сводится к тому, что лучше первое, чем второе. С точки зрения отдельного индивидуума, так оно есть, и на поставленный вопрос ортодоксия так и отвечала. Она сверх меры воспевала бережливость и воздержание первопроходцев капиталистического предпринимательства, которые, мол, откладывали каждый пенс и цент, чтобы пустить его в дело. Отчасти это соответствовало правде. Действительно, среди пионеров капиталистического предпринимательства были такие. Аскетизм был святым требованием всех основных религий мира, в особенности протестантизма, и не будем отрицать, что были такие, которые жили в соответствии с его канонами. Такими были, например, пуритане, первые американские поселенцы, приехавшие из Европы и осваивавшие новый континент, ведя образ жизни, предписанный христианскими заповедями. Но были и другие, которые роскошную жизнь сочетали со зверским уничтожением местного индейского населения и безжалостной эксплуатацией рабского труда привезенных из Африки цветных людей. Никакого «воздержания» от земных благ они не показывали. Наоборот, показывали безудержную жадность и звериную ненависть ко всем, кого сделали своей жертвой.

А что сказать о сегодняшних российских нуворишах? Самое худшее, что только можно. Разбогатевшие на приватизации народного добра, они по безумию трат попавших в их руки шальных денег далеко перещеголяли всех, кто что-либо подобное практиковал до сих пор. Недаром они снискали себе во всем мире позорящую всех нас дурную славу «русской мафии». Так что картина «бережливости» капиталистических собственников более многоцветна и не столь привлекательна, чем то, как она расписана Максом Вебером в его знаменитой книге «Протестантская этика и дух капитализма», где воспеты христианские добродетели в создании капиталистического предпринимательства. Еще меньше они относятся к характеристике разжиревших на приватизации российских собственников.

Тем не менее необходимость бережливого образа жизни и предпринимательской деятельности при капитализме не лишена определенных оснований. Она обусловлена фундаментальной неопределенностью будущего при капитализме. Угроза разорения постоянно висит над головами предпринимателей, как угроза потери работы над головами наемных работников. Все живут в постоянном страхе, что кризис грянет в любое время и его удары будут беспощадными, как это было в жизни каждого не раз. Этим порождена психология экономии на всем, копить, что можно, на черный день. Эту нужду неоклассическая ортодоксия толкует как добродетель, универсальный мотив капиталистического предпринимательства. Будто богатые накопили свои состояния не эксплуатацией труда и отъемом чужой собственности, а исключительно праведным трудом, воздерживаясь от потребления, терпя нужду и страдания, и благодаря этому скопили то, чем владеют. Эта красивая сказка затемняла вопрос о подлинных источниках создания крупных состояний, каким было «огораживание земель» в Англии, когда крестьян тысячами насильно сгоняли со своих земель и лендлорды нагло захватывали земли себе. Или захват американскими колонистами земель местных индейцев, которых они безжалостно истребляли. Теперь нечто подобное нам пришлось испытать на собственной судьбе на бывших советских просторах. Прямой захват народного добра осуществлялся самым наглым и прямым образом различными методами, включая самые преступные. О бережливости и воздержании нечего и говорить. Наш опыт еще раз подтвердил то, о чем задолго до наших перемен говорил великий американский социолог и экономист Т. Веблен. Чтобы стать богатым, утверждал он, надо обладать не столько бережливостью, сколько «хищническим инстинктом» (predatory instinct) и способностью подчинять себе подобных – или особой творческой энергией и новаторством опережать других, как говорил Шумпетер. Российские богачи показали первое, но ничего из второго.