– Я никогда не делал вам ничего плохого.
– Вы меня даже не помните. Сколько девочек по имени Линда Джоунс обучались в этой школе? Сто? Тысяча?
– Кэти, что было худшее из того, что здесь творилось? – спросила Шеннон.
Девица зловещего вида задумалась.
– Дело было даже не в том, что вы забирали нас из семей и давали нам другие имена, что вы нас науськивали друг на друга и отравляли наши мозги. – Она направила автомат на Норриджа. – Дело было в том, что мы жили в страхе. Каждую минуту в страхе, зная, что мы в ловушке и ничего не можем изменить.
Вдруг та, которую звали Шеннон, схватила его за предплечье. Чарльз попытался вырваться, но девушка была удивительно сильной. Она с металлическим звоном защелкнула на его запястье что-то холодное, потащила его за руку и пристегнула второе кольцо к столбику кровати. Норридж дернулся, и наручник впился ему в кожу.
– Слушай, – сказала Шеннон.
Он ждал, что она заговорит с ним, пока не понял, что она имеет в виду другое.
– Я ничего не слышу.
– Все верно. Никакой стрельбы. – Пауза. – Все охранники мертвы. Никто не придет спасать тебя.
Что-то влажное окропило его промежность, и Норридж понял, что потерял контроль над мочевым пузырем. Стыд, обуявший его, был горячее мочи.
– В этот момент наши люди закладывают взрывчатку. В классы, в спальни… жилые помещения администрации. – Она улыбнулась. – Через пять минут это здание превратится в дымящуюся дыру в земле.
– Боже мой! Вы этого не сделаете.
– Это уже сделано. Но для тебя есть хорошая новость – шанс остаться живым.
Он нервно сглотнул и натянул наручник, почувствовав себя слабым и старым.
– Вы этого не сделаете, – повторил он.
– Чак, – сказала она, – ты меня не слышишь. У тебя есть один шанс остаться в живых. Всего один. Тебе нужно только ответить на мой вопрос.
Он попытался собраться с мыслями, разбежавшимися, как испуганные кролики.
– Какой?
– У тебя здесь ученица по имени Элис Чен. – Шеннон близко наклонилась к нему, их лица разделяли считаные дюймы. – Сколько ей лет?
Норридж уставился на нее. Ноги у него были мокрыми, глаза он еще не успел толком продрать от сна, рука была прикована к кровати, на которой он спал вот уже два десятилетия.
– Я… – Он напрягся, пытаясь вспомнить.
Эта женщина ошибалась. Он знал своих учеников. Знал их всех. Он мог посмотреть на ребенка и назвать номер его радиомаячка, вспомнить мельчайшие подробности его жизни, все его тайны. Он только…
…не знал их имен.
Женщина, словно прочитав его мысли, пожала плечами:
– Плохо.
Она встала, и они обе направились к двери.
– Стойте! – Голос его прозвучал испуганно и жалобно, как у ребенка. – Вы этого не сделаете.
Кэти Баскофф остановилась у входа.
– Через пять минут ты умрешь. Ты уже ничего не можешь изменить, – она улыбнулась, – так что живи с этим.
Дверь спальни со щелчком захлопнулась.
Глава 21
Сорен улыбнулся.
Книги-то он любил. А вот фильмы, трехмерные экраны, театр, танцы, комедии, спорт и музыка были для него настоящей пыткой. Какой бы глубокой ни была телепостановка, какой бы изящной ни была шутка, в его масштабе времени они занимали вечность. Каждая нота концерта Баха тянулась так долго, что из нее выхолащивался весь смысл и эмоции.
Но книги – дело другое. Он давно научился расширять глаза так, чтобы впитывать всю страницу целиком, сосредотачиваться на отдельных словах умом, а не глазами. Хорошая книга была близка к личному «ничто» – месту, где могло потеряться его «я». С утра до вечера ему иногда удавалось прочесть пять-шесть книг.
Джон Смит с умом обставил для него квартиру в Новой Земле Обетованной. Она была неназойливо, со вкусом освещена и от пола до потолка заполнена книгами. Сорену показалось трогательным это напоминание о том, что его друг знал его как никто другой.
– Тымнескоропонадобишься, – сказал Джон.
– Чтобы?
– Убить. Тыубьешьдляменя?
– Да.
– Планясоставил. Носитуацияпеременчива.
«Ситуация переменчива». Да, это было верно.
– И?
– Тыладья. Незамеченнаявпоследнемряду.
Напоминание о его детстве в Хоксдаунской академии, когда он играл в шахматы в кафетерии. Сорен всегда проигрывал, но это не имело значения. Эти игры были временем простого удовольствия, проведенного в обществе друга. Может быть, впервые в его жизни время тогда шло слишком быстро.
Теперь его роль была для него ясна. Смит мог годами готовиться к такой минуте, но стратегии приведения плана в жизнь неизменно менялись, неизменно. А потому Сорен был агентом, о котором враги его друга ничего не знали. Решение проблем еще оставалось ненайденным.
– Понимаю.
– Уменядлятебясюрприз.
Сорен двинулся за другом по квартире к двери кладовки. Джон показал на нее, улыбнулся и ушел.
Открыв дверь, Сорен увидел, что его ждет она.
Единственная женщина в мире. Миниатюрная, светловолосая, идеальная. Женщина, которая понимала, что ему нужно. Не только понимала – она становилась тем, что ему нужно. Такова была ее природа, ее дар, ее проклятие. Она могла преображаться в то, что было нужно другим. Могла воспринимать и воплощать в жизнь желания, о которых люди не осмеливались говорить.
Саманта стояла перед ним обнаженная, розовые тюльпаны и свежий крем, руки ее были распростерты для объятия.
– Моя любовь, – сказала она, – я тосковала без тебя.
* * *
Блаженство. Не секундный пик наслаждения, как это воспринимают обычные люди, а блаженство совершенное и длительное. Как теплая вода, в которой он неторопливо плывет.
Его проклятие могло быть и даром небес. С ней.
Они нашли друг друга в Хоксдауне, он – свою идеальную Саманту. Когда им было по четырнадцать, она пришла к нему, прикоснулась к его щеке и, не сказав ни слова, начала, и каждое прикосновение длилось минуты. Ласка ее языка, мягкость ее волос, скользнувших вниз по его телу, хватка сжатых пальцев, все это грозило затопить его своей полнотой. И когда оргазм наконец наступил, он был длительным – медленным свободным падением по небесной дуге.
Потом она исчезла из академии – ее похитил наставник, – и Сорен больше не видел ее.
Он пробовал с другими, но каждый раз его ждало постыдное фиаско. Женщины хотели потрепаться, поделиться своими заботами, хотели, чтобы их очаровывали, чтобы их понимали и они чувствовали себя понятыми. Он шел на это, но ритуал брачной игры был ему невыносим. Шутки теряли остроту, пустые разговоры длились целыми днями.