На пути в Бабадаг - читать онлайн книгу. Автор: Анджей Стасюк cтр.№ 37

С вала, протянувшегося вдоль рукава Дуная, открывался вид на обе стороны. Справа катила зеленоватые илистые воды река. На мелях стояли на якоре черные лодки. Их носы и кормы чуть загибались кверху. Изящно и старомодно. В изменчивом водном пейзаже, среди текучих плоскостей света и тени, среди блестящих зеркал течения, среди матовых от ветра пойм черные силуэты суденышек казались призрачными. Особенно в сумерках, когда их тени делались неотличимы от них самих. Они стояли в мерцающем, дьявольском пространстве, точно вырезанные из черного-пречерного картона или выточенные из угля. Напоминали остатки древнейшей ночи, а во сне, должно быть, перевозили души умерших. Во всяком случае, я не видел в Дельте ничего более красивого и бесхитростного.

Слева тянулась камышовая деревня. Заборы, крыши, стены, загоны для скота и птицы — все из сухих полых стеблей. Камыш лежал грудами, стоял связанный в снопы, ждал, сложенный в кучи и брошенный как попало. Поэтому человеческий пейзаж и был тут такой плоский. Из такого материала ведь ничего высокого не построишь. От некоторых зданий отваливался глиняный обрызг и открывал конструкции из жердей, заполненные камышовой плетенкой. Деревня раскинулась подобно огромному табору. Казалось, все имущество постоянно подвергается угрозе уничтожения. Едва возвышающееся над землей, едва слепленное, кое-как соединенное и отгороженное от соседних заборчиками, жердочками и оградами из связанных крест-накрест палок. Да, в деревне Сфинту-Георге ощущалось что-то отрешенно героическое. Предоставленная воле стихий, напоенная преходящестью, обреченная на забвение, она лепилась к суше, точно ласточкино гнездо.

А дальше, как и в Сулине, начиналась пустынная равнина и тянулась до самого пляжа. На его краю, сразу за деревней, торчали устремленные в небо радары. За оградой я разглядел несколько пятнистых грузовиков. Туда я отнюдь не стремился. В мирное время армия в моих краях всегда выглядит одинаково: печально и подозрительно. Я предпочитал наблюдать издали. Черные решетки антенн поднимались над камышовыми мазанками. Я пытался представить себе уныние этого поста, монотонность пустого неба и зеленоватых мониторов. Карты, контрабандный алкоголь, разговоры о женщинах, радиостанции, где можно поймать заграничный рок-н-ролл или народные мелодии, сонливость, кофе и ни одного варвара на горизонте.

Не исключено однако, что отсюда попросту наблюдали за остальным миром — бесформенным беспредельным монстром, который всегда окружал народы, чересчур поглощенные собственным существованием. Передо мной лежали подсыхавшие на солнце коровьи лепешки, и я старался не думать об истории, но ни фига не выходило. Который уже раз география бросала меня на произвол всех этих туманных событий, мутных псевдофактов, подозрительных истин и неоспоримой лжи, из которых формируется и лепится подобие фатума. Да, за горизонтом испокон века таился ужас. Все, к чему мы стремимся, уносит время, а пространство преподносит нежелательные сюрпризы. На горизонте возникают армии или идеи, и нет от них спасения. Давно миновала эпоха переносных подвижных государств, чья история состояла сплошь из настоящего. Сегодня уже некуда податься, чтобы все начать сызнова, вот мы и живем, погрузившись в прошлое, которым пропитаны наши территории, как пропитываются запахом животных их лежбища. Во всяком случае, радары были, очевидно, нацелены на Турцию.

На пляже лежали люди. На песке стояло несколько зонтиков. По размеру они едва ли превосходили зонтики от дождя. Больше, насколько хватало глаз, я не обнаружил никакой тени. Колючие заросли, которыми поросли дюны, доходили в лучшем случае до плеча. Я пошел вдоль берега на юг и через мгновение оказался в полном одиночестве. Я видел, как течение речки соединяется с соленой водой. Дунай был темнее и терялся в прозрачном серебре морских волн. Словно тень огромной тучи падала на водное зеркало. Подплыла черная блестящая змея, выползла на берег и двинулась через голый пляж к зарослям. Ее проворное и незначительное присутствие в пустом по самый горизонт пейзаже было призрачным, и я пошел следом. Змея почувствовала на себе мою тень, свернулась и замерла. Я оставил ее в покое. Она подождала мгновение и отправилась дальше в глубь суши.

Вечером Сфинту-Георге ожило. Все будто ждали, пока зажжется электрический свет. Прохладнее не стало ничуть, разве что темнее, но, видимо, тьма заменяла здесь тень. Из домов, с пляжа, с лодок, с рыбной ловли шли люди. Кафе под деревьями не могло вместить всех и напоминало табор: десятки или сотни фигур в постоянном движении, в пятнах полумрака и слабого света, жесты, начатые на свету и оборванные в темноте, все умноженное тенями, доносящимися из глубин ночи звуками, словно к деревне примыкала другая деревня, а к той — еще одна, словно где-то в черных недрах у деревни Сфинту-Георге имелись близнецы или словно это была маленькая матовая планета, делающая неловкую попытку отражать значительно более масштабные звук и свет. Небо то и дело озарялось мертвенными вспышками. Кто-то сказал мне, что это маяк. Из-за величественной безжизненности и монотонности света все происходящее на земле казалось хаосом, случайным стечением обстоятельств. Люди тратили энергию поспешно и нервно, точно ящерицы. Я брал в кафе пиво «Чук» и отходил в темноту, чтобы наблюдать фиесту на расстоянии. У меня было ощущение, что веселье это царит внутри пещеры. Ночь напирала со всех сторон, и приходилось постоянно двигаться, разговаривать, перекрикивать механическую музыку, чокаться и жестикулировать, чтобы кромки горячей темноты не сомкнулись, не срослись, словно края раны. Да, это был карнавал, европейские тропики, страх перед ослепительным сиянием дня, забвение, и все пронизывал вибрирующий, стонущий звук кларнета чужих тональностей, распространенных к югу от Карпат.

Чтобы прийти в себя, я шел на берег, к помосту, где швартовался паром. Здесь не было видно ничего. Я слышал только плеск, шлепанье рыб по воде и ощущал теплое, илистое дыхание реки, чувствовал мощное пульсирование и равнодушное присутствие. Я представлял себе, как из тела континента вытекает зеленоватая кровь, но жизнь не замирает, и длится это уже многие тысячелетия.

Я начинал понимать смысл буйства в кафе. Они просто обозначали свое присутствие. Люди встречались в этом тусклом свете, тянулись к нему, как ночные бабочки, чтобы проверить, живы ли они. Им приходилось рассматривать друг друга и шуметь. Между бесконечностью неба и исчезающей сушей для человеческого бытия не было места. Да, им приходилось встречаться на краю суши, по сути, на краю болотистого острова, приходилось отыскивать собственные отражения в чужих глазах, ибо нет ничего хуже небытия, принявшего облик географии.

Ночью меня покусали клопы, и я встал на рассвете. Вышел из старушкиного домика. Воздух был голубовато-серым и чуть более прохладным, чем вечером, но жара по-прежнему переполняла песчаные улочки. Она на мгновение потухла, но не выветрилась. Сочилась из стен домов, из земли, из заборов и садов, вытекала из мира, как густой сок из фрукта, или ток из липких внутренностей алкалоидной батарейки. Я миновал белый остов фургона, опиравшийся на четыре дряблые шины. Это была единственная машина в Сфинту-Георге. Я пошел туда, где кончалась деревня. Сразу за последними домами начинались помойки: мертвый, серый, одноразовый пластик, консервные банки, стекло, тряпки, тысячи упаковок, полиэтилен, несколько картонных коробок, старые кастрюли, ведро без дна, замкнутые формы, в которых скапливалось влажное илистое пространство, до самых дальних уголков «тетрапаков» и смятых пластиковых бутылок. Язык мусорной кучи свешивался в мертвый канал и на поверхности воды несколько утрачивал свою массивность, растекался, разливался стайкой торчащих горлышек, вздутых пакетов, размокшего картона пополам с алюминиевой фольгой, и только металл и битое стекло покоились где-то на дне.