Шаутбенахт - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Гиршович cтр.№ 62

— Бля-а-а… — прошептал Юра.

— Он вцепился пальцами в эти проволоки, — продолжает Надя. — Зажмурился, не глядит… А тот его ножницами — колк! Ножницами — колк! К краю всё… Сейчас палец… чтоб не держался… сейчас отстрижет…

Переводчица бросилась к пустовавшему телефону:

— Алло! Алло! Вам известно, что здесь происходит? Ах, ведете наблюдение…

— Он не шевелится, — сообщала Надя. (И переводчица дублировала; седьмого июля 1973 года, live (как «кайф») с Эйфелевой башни, причем в момент начавшейся экзекуции — или уже закончившейся…) — Да-да, — подтвердила Надя, — больше не шевелится. Они ему уже знаете куда ткнули? Ноль внимания.

Реагируя на внезапную автоматную очередь, все пригнулись, как в современном балете, — та же пластика. Но Надю, казалось, ничто не могло устрашить.

— Он в него из автомата! А полилась-то! Как в душе «Политработника»: одна струища бьет, другая еле-еле… Их самих замочило… (Семантически они были квиты: они замочили его.) Кричат на того, который стрелял… чего-то ссорятся. А Григорий Иваныч проливается-то весь… шухер, тикайте!

Сама она не успела, «номер первый» выволок ее за волосы и стал орать, в ярости позабыв, что Надя его не понимает. Переводчица по ступенькам затопала ей на выручку каблучками:

— Он говорит, что вы… — она запнулась, — должны сбросить вниз тело. — Из его крика она перевела только это, относившееся, разумеется, не к одной Наде.

— А ну, свистать всех наверх! — скомандовала Валя Петренко.

Прикинули, как лучше сделать, и решили: нужна швабра — или что-то на длинной палке, чтобы, спихивая, не принять самим кровавый душ. В подсобке, в туалете, стояла как раз швабра. Если участие в субботнике и не было стопроцентным, то лишь благодаря Трушиной да Юре, оставшимся внутри. Валя бодро запевала, швабру неся на плече, как какие-нибудь грабли, или с чем еще, не считая ружья, принято маршировать:

А ну-ка, девицы, а ну, красавицы,

Пускай поет о вас страна…

— Пошел бы взглянул. Чего, со мной, со старой бабой, сидеть, — кокетливо сказала Трушина Юре, который со страху был ни жив ни мертв: следующий — точно он. Они обещали, начиная с шести, каждый час… неужели уже шесть?

Его била дрожь, мелкая, как клубничка на его сиреневой рубашке.

— Это что ж, мы с тобой одни здесь? — продолжала Трушина. Словно возражая ей, раздались остренькие шаги — оказалось, принадлежавшие переводчице. Переводчица взглянула на них издали и снова скрылась. — У, пособница, — прошептала Трушина с ненавистью. — Думает, я не знаю, кто она. Она-то, Коля, здесь главная. Она Григория Иваныча убила, понял? Ну, это не наше дело: две собаки дерутся, третья не лезь. Григорий Иваныч на всех стульях хотел сразу усидеть — жизнь таких не любит. Я девкам сказала: вы, девки, не бойтесь, мы их дел не знаем. Чего ты, Коль, дрожишь-то? Не дрожи, дурак! Тебе чего бояться — кого надо было, того уж нет. Сейчас девочки там приберутся, и, Бог даст, в кружок станем.

В иное время, в иных чувствах пребывая, Юра, может, и вынес бы чего из тети-Дусиных разговоров. Но не теперь, когда всё — и когда это «всё» ему заслонило всё. Зрачки его души уже оставались неподвижными. Тетя Дуся чего только не делала — и прижала к себе его безвольное маленькое существо, и топила его голову на груди своей. Бесполезно. Юра впадал в полудрему, страх разливался сном. Ему грезился Бог. Это была самая безбожная картина в мире — лучше скажем, это была даже не картина, а соблазн — ее себе представить.

Совокупное человечество в протяженности временной образует ТЕЛО. Хавроньей развалилось ОНО во всемирной луже. Нарождаются новые клетки, умирают старые — эти людишки… (еще презрительней) индивидуумы… — но сама тетя Труша невозмутимо лежит кверху брюхом. Причем клетки мозга не чета клеткам копыт, целые народы — что там по отдельности люди! — не из равноценного материала. Говорят же индусы, что из ступней Пуруши получаются рабы, из бедер — воины, ну а кшатрии и брамины — это руки и голова. Браманизм заблуждается лишь в одном: никакого Пуруши нет, а есть тетя Хрюша. А что ЕЙ действительно есть дело до каждой своей клеточки — жившей, живущей, еще не рожденной, — так это согласуется: в пятку вонзится осколок — тоже будет больно.

Санитарная команда возвратилась с намерением «помянуть».

— Винишко еще есть?

Они разлили по бумажным стаканчикам кроваво-красного бейлису.

— Ну, — сказала Наука, — на помин души Григория Иваныча.

— Погодьте, погодьте! — закричала Нинка-спирохета, увидав, что выпивают без нее. Она задержалась — относила швабру. Налили ей.

Юру чуть не стошнило, он к тому же вспомнил французское кино одно, где перед казнью дают выпить стакан вина.

— Ну, расхлябился, парень молодой, — сказала Трушина. — Вот бери пример с девок. Все им нипочем. Ну, наливай, Ненастье, разгоняй тоску-печаль.

Разливала Настя Гордеева.

— Девушки, закусывайте, — говорила она им, как гостям. Сычиха уже привычно уселась с Юрой — тетя Дуся уступила Юру без лишних слов, словно сняла с себя шкуру Немейского льва; его лапы Рая смело могла завязать на груди.

— Слатенький, хочешь кусочек?

Но шкура Немейского льва, несмотря на свою пасть, есть ничего не могла. И «слатенький кусочек» отправлялся в рот к Рае.

После убийства первого заложника обычно переговоры с террористами оживляются. Почему-то на сей раз этого не произошло. Наоборот, террористы будто забыли о своих требованиях. Телефон разрывался — трубку никто не брал. А вдруг сам Леня звонил сказать, что на все согласен: берите своих евреев, только отпустите с миром моих говномесилок. Это было не по-террористски. Выходило, цель их акции в том, чтобы выполнить свою угрозу, а не добиваться требуемого. Переговоры же: трескотня по телефону, выдвижение условий — все это делалось исключительно для отвода глаз.

И снова появилась на горизонте переводчица — и даже не на горизонте: она приблизилась к компании «веселой и хмельной».

— Пир во время чумы, — сказала тихо, «сама себе».

Юра, правда, услышав что-то знакомое, глянул своими мутными, пьяными от ожидания глазами: а не ангел ли смерти это за ним пожаловал? Остальные проигнорировали. Если согласиться, если принять образ, данный переводчицею, — хоть и не блещет он оригинальностью, — то самой ей отводилась на этом пиршестве в «чумном городе» роль Священника.

— Не понимаю, — говорила она, — не понимаю вашего веселья после того, что совершилось.

— Так не с нами же совершилось, ха-ха-ха!

— А если бы с вами?

— А с нами не будет ничего, — сказала Отрада. — Вы это сами знаете.

— Знает, знает, — раздались голоса, все сразу заговорили наперебой, а анонимность — она распаляет. Наконец прорвало: — Значит, стращать явилася… сама здесь первая сионистка… за целочек нас держит… — И уже кто-то толкнул ее, а как известно, лиха беда начало. Переводчицу повалили. Если б не Юра, кто знает, чем бы это для нее кончилось. Единственный остававшийся внизу террорист, «номер четвертый», был где лифты, в коридорчике, — к крикам русских он уже привык.