Лучшие годы Риты - читать онлайн книгу. Автор: Анна Берсенева cтр.№ 44

Рита открыла балкон и, не входя в комнату, взяла с подоконника свою сумку. Блокнот она носила с собой всегда – вдруг понадобится что-нибудь записать, а айфон, например, в этот момент разрядится? А мягкий темный карандаш подходил ее руке лучше всего, поэтому был у нее в сумке тоже.

Она провела карандашом линию – абрис его лица. Ей казалось, что этот абрис изменился за годы, но нет, только казалось. Общая линия осталась прежней, тайна жизни хранилась в ней. И взгляд остался прежним – Рита удивилась, как легко ей удалось передать его сейчас на бумаге. Нет, не удивилась. Она знала теперь, почему это так.

Но что толку в ее запоздалом знании?.. Прошли ее лучшие годы.

– И Машеньку с собой взяла, да. Три часа как улетели. Я вот прибираюсь еще.

Эльмира смотрела с обычной своей равнодушной приветливостью. Но Мите показалось, что к этому выражению добавилось сейчас и сочувствие в его адрес. Это было ему крайне неприятно.

– А когда вернется? – спросил он.

– Сказала, сообщит. Только знаете, Дмитрий Алексеевич…

– Что? Ну, говорите, – поторопил он, поморщившись.

– Как по мне, Маргарита Николаевна скоро насовсем в Германию переберется.

– Почему вы так решили?

Он почувствовал, как сердце у него похолодело.

– Да так… Машеньку так собирала… Я говорю, комбинезончик потеплее бы взять, мало ли что прогноз хороший. А она: там все есть. Ну, есть так есть.

– Там действительно все есть, – пожал плечами Митя. – Если теплые вещи понадобятся, пойдет в магазин и купит.

– Она не про магазин говорила. А так… Про жизнь. И про свою тоже.

– Она вас уволила?

Может быть, он спросил об этом слишком резко. Эльмира поджала губы.

– Нет покамест, – ответила она. – Но я уже место на всякий случай подыскиваю.

– Не спешите.

– А что вы сделаете? – Эльмира усмехнулась. – Маргариту Николаевну уговорите не уезжать? Если она решила, никто ее не уговорит. Да оно и лучше. Видите же, что творится. Больницы, роддома – всё закрывают. Враги народа правят, одно слово. Хоть помирай, хоть рожай на улице, им дела нету.

Что происходит с больницами, Митя знал и без Эльмиры – теща возвращалась с работы с круглыми глазами: в Морозовской закрыли инфекционное отделение, совсем закрыли, Митя, как такое может быть? Все летело в тартарары, этого только слепой не заметил бы.

Расспрашивать Эльмиру больше не имело смысла. Он простился и ушел.

Митя не помнил, как добрался до Чистых прудов. Стоило бы, может, поехать на метро, но он сел в машину по инерции и опомнился, уже выезжая из Старопименовского переулка на Тверскую. Мысли метались у него в голове, изъязвляли мозг.

Он достал из кармана телефон, но тут же бросил его на сиденье рядом. Что он скажет ей теперь?

Митя вспомнил, как сказал Рите: «Умой Машу сама, мне надо идти», – и ощущение физической боли стало таким сильным, что он съехал к обочине и включил аварийку.

Можно ли было вот так повести себя с женщиной, с которой только что был счастлив? Можно ли было не сказать, что ты с нею счастлив? А он именно все это и сделал. Или не сделал? Да какая теперь разница!

И тут же память развернулась у него в голове еще более постыдной картиной – того дня, когда он увидел Риту сидящей на лавочке в Меченосце во дворе ее дома. Он не только никогда не видел ее такой – беременной, бесформенной, нахохленной и несчастной, – но даже не предполагал, что она такой может быть. Однако стыд его и ужас состоял не в этом, а в том, что он позволил ей уехать тогда. Да, она сказала, что он ей не нужен, – Митя вспомнил, как коротко и резко прозвучали ее слова в густеющих сумерках, как тускло сверкнули глаза. Как персидская больная бирюза… Но какая разница, что она сказала, как она это сказала, как взглянула? Он, он – как мог позволить ей сесть в машину, кануть в одинокую дорогу?! А если бы она погибла тогда, или погибла бы Маша? Он не то что не простил бы себе этого – он и так не мог себе простить того дня, – но просто не стал бы жить.

«А сейчас ты живешь разве? – подумал он. – Ни ее ведь нет, ни Маши».

И произнеся Машино имя у себя в голове только, сразу вспомнил ее всю. Счастливую – ему, ему! – улыбку, светло-темно-русые колечки у нее на макушке и то, как, всхлипывая доверчиво и жалобно, она держала его за палец, когда заболела. Вспомнил и задохнулся, и понял, что сейчас закричит от отчаяния.

Тверская с подсвеченными домами и вереницей сияющих витрин напоминала парадную галерею какого-то гигантского дома. Это отстраненное сияние вернуло его во внешний мир.

«Кто я здесь? – подумал он. – Кто я вообще, чтобы навязывать себя такой женщине, как Рита? Почему бы я мог думать, что имею на это право? Потому что она расслабилась на часок из-за выпивки и летних звезд, а я при этом случайно оказался рядом?»

Он понимал, что Риту привело к нему именно и только это – ее минутная слабость. И родила она от него только потому, что захотела иметь ребенка. Надо быть конченым кретином, чтобы этого не понимать. И как, понимая это, он стал бы чего-либо ожидать, тем более требовать от нее лишь на том основании, что в одну минуту ее слабости у них случился, а в другую повторился секс? Что он должен был ей сказать: «Я, конечно, не подарок, но такое удовольствие могу тебе доставлять постояннно?»

Стоило Мите представить, что он говорит это Рите, как кровь бросилась ему в голову. Он стукнул кулаком по рулю. Машина жалобно скрипнула вся, это был очень старый «Фольксваген».

Он заставил себя успокоиться. Он все сделал правильно. И то, что Рита не остановила его, когда он выходил из ее квартиры тем утром, и то, что она уехала, не сказав ему ни слова, было наилучшим доказательством его правоты.

«Ты с собой-то разобраться не можешь, – усмехнулся он, трогаясь наконец с места. – В зеркале давно себя видел? Огрубел, потух. На такого глянешь – с тоски взвоешь. Что тут неясного?»

Да, теперь он понимал это именно яснее ясного. Без пустых надежд, которые шевельнулись было в нем.

В Гусятниковом переулке автомобили стояли вплотную друг к другу. Пришлось оставить машину далеко от дома.

Маша – большая его Маша – сидела за столом в кухне, уткнувшись в айфон, и пила мохито. Она пристрастилась к мохито недавно и делала себе этот коктейль дома, как в детстве делала гоголь-моголь. Хорошо хоть, безалкогольный; с нее сталось бы. Бабушка с ней измучилась, но Митя мало чем мог помочь. С ним никакого подросткового кризиса не случилось – не до того ему было, – так что собственный опыт был неприменим. А что применимо к Маше, что с ней вообще происходит, она и сама вряд ли понимает.

– Привет, – сказал Митя. Маша кивнула, но от экрана не оторвалась. – Я привез деньги. Разрешение тоже.

Разрешение на рождественскую поездку дочери с классом в Голландию он оформил еще в Меченосце, по дороге в Москву.