Потом его плечо сжала чья-то рука. Он вздрогнул и обернулся.
– Вот и вы, – сказал давешний незнакомец, пьяный не больше и не меньше, чем у канала. – Переплыли.
– Как ни в чем не бывало. – Каламбур остался незамеченным. Гарри и сам был слегка пьян.
– Хорошо поплавали?
Гарри подошел к нему и мягко, но с той нарочитой четкостью, с которой разговаривают с пьяным в шумной комнате, сказал:
– Очень холодно. И меня чуть было не унесло в море. Мы не могли бы сохранить это в тайне? Это несколько неудобно: не знать о канале и быть вынужденным перебираться через него голышом.
– Совершенно с вами согласен. Мне бы и в голову не – пришло…
– Хорошо.
– Вы были на войне? Были, должно быть.
– Был.
– Я тоже. Водил транспортные самолеты над Тихим океаном и два раза падал. А вы?
– Воздушный десант. Тоже падал, но это было запланировано.
– Где?
– В Восемьдесят второй дивизии и никогда не был на Тихом океане.
– Где вы учились?
– В Гарварде, – сказал Гарри, чувствуя, что этот факт в данных обстоятельствах эквивалентен совершенному знанию немецкого языка после десантирования в Берлине в 1944 году.
– Я имею в виду, где была ваша приготовительная школа?
– В приготовительную школу я не ходил. Меня нашли в обувной коробке, воспитывали сварщики и обучали волки. Потом я поступил в Гарвард.
– Сварщики! – с восторгом повторил пилот транспортной авиации. – Не видел ни одного человека, которого воспитали бы сварщики!
– Да, – сказал Гарри. – Мои родители. Они, помимо всего прочего, научили меня сварочному делу. Вы видели Кэтрин?
– Сначала видел, но уже довольно давно не вижу. То ли она становится невидимой для меня, когда я слишком много выпью, то ли они с Виктором улизнули на пляж или наверх, – он указал пальцем левой руки на лестницу и пьяно проследовал в том же направлении взглядом, – потому что Виктора я тоже не вижу.
– Здесь много народу. Во что она одета?
– В такую серебристую с черным штуковину – вся так и искрится. На вечеринках в честь помолвки всегда лучше, если женщина красива. Это все как-то фокусирует. Какой смысл Виктору жениться на швабре? А Кэтрин красива, по-своему.
– Уверен, – с безумной убежденностью по уши влюбленного сказал Гарри, – что она самая красивая женщина на свете.
– Я бы так не сказал. Она привлекательна, но выглядит еще и довольно забавно.
– Я так не думаю. По-моему, она самая красивая женщина на свете.
– Вы это уже сказали. Зачем снова повторяете?
– Я говорил вам раньше. Я ее люблю.
– Правда? Это очень дружественно с вашей стороны. Я имею в виду, – это он произнес заговорщицки и слегка покачиваясь, – может быть, слишком дружественно. За что, вы говорите, вы ее любите? Я думал…
– Я люблю ее, – ответил Гарри, словно свидетельствуя не перед нетрезвым транспортным пилотом, принадлежащим к епископальной церкви, но перед Богом, – помимо всего прочего, за широту ее мысли и богатство ума. Именно это делает ее бесконечно красивой.
– Ого! – сказал транспортный пилот. – За ее что?
– За широту ее мысли и богатство ума. А еще я люблю ее просто так.
– Ого, – снова сказал его собеседник, обращаясь в равной мере к своему бокалу и к Гарри. – Вы должны жениться на ней, Виктор не подходит. – Теперь он был его сторонником, полностью убежденным.
– Я не собираюсь жениться на Викторе, я женюсь на – Кэтрин.
– Виктор об этом знает?
– У Виктора, – сказал Гарри, – нет никаких прав в этом вопросе.
– Конечно, нет. Он ее жених. Откуда у него права?
– Даже если бы у него были права, сегодня они перестали бы действовать.
– Разве они не начинают сегодня действовать?
– Это одно и то же. Тот, кто последним покидает корабль, является также и последним, кто не покидал корабль.
Транспортный пилот напрягся, чтобы это осмыслить.
– Это верно, – сказал он. – Как вы это поняли?
– Я понял это, когда ждал у двери «Дакоты»
[29]
, готовясь к прыжку.
– Как вы думаете, когда война отойдет в прошлое, лет через пять или десять, – мир станет менее безумным?
Гарри тщательно обдумал этот вопрос.
– Нет.
Колокольчик сзывал всех к обеду. В потоке людей, направляющихся в сторону комнат, о которых он не подозревал, пока за раскрытыми дверьми не обнаружились украшенные цветами столы, ее не было видно. Если бы летчик не упомянул о помолвке, Гарри мог бы подумать, что пришел либо не туда, либо туда, но не в то время. В столовой справа от себя он увидел стол с придвинутым к нему стулом и карточкой места, сложенной так, что снаружи ничего не было. Он сунул карточку в карман, поправил стул и стал позади него, готовый помочь любым дамам, которые могли появиться. Всмотревшись в обстановку, он увидел, что за столом должны разместиться четыре человека, и вскоре те появились.
Одной оказалась женщина за тридцать, которая, в зависимости от выражения лица, была или совсем не привлекательна, или привлекательна до крайности. Другой была вдова совершенно неприметной наружности. А третьей – молодая женщина с очень ярким макияжем, который был бы великолепен, будь он сделан как следует, но, к несчастью для нее и всех остальных, это выглядело так, будто ее вываляли в муке, а помада обратила ее губы в красные велосипедные шины. Некоторым мужчинам это нравилось, но не Гарри. Они с лысым мужчиной в очках выдвинули стулья для женщин, выказывая требуемое уважение. Все было хорошо, потому что они начали разговаривать и есть. Гарри не терпелось увидеть Кэтрин, и, гадая, куда она пропала, он надеялся, что не слишком сильно опоздал.
– Мы приехали в эту даль, – сказала старшая из женщин, – потому что мой муж говорит, что это событие предвещает создание крупнейшей фирмы на Уолл-стрит. – Будучи явно обиженной, она совсем не хотела это скрывать. Необходимость может быть матерью уловок, подумал Гарри, но спиртное – отец несдержанности.
– У нас здесь свой дом, – сказала женщина за тридцать. – Так что никаких проблем. – В борьбе это называется сокрушительным броском.
– В колледж я больше не хожу, – сказала младшая. – Так что мне все равно, где находиться. А как вы? – поинтересовалась она у Гарри. – Для вас важно, где вы находитесь?
– Конечно, важно.
Находя его сексуальным, она ничего не сказала, за исключением того, что может быть выражено отведенным в сторону взглядом.