Аллея всех храбрецов - читать онлайн книгу. Автор: Станислав Хабаров cтр.№ 87

Телефон всё звонил в кабинете и в приемной секретаря.

“Отчего он не поднимает? – думала секретарь. – Может, вышел или звонок испорчен?”

Войдя в кабинет, она отчаянно перепугалась. Невмывако набухший, с потемневшим лицом не мог ничего ни сделать, ни сказать и нуждался в помощи. Он лежал и слабо стонал.

Кто-то вызвал здравпункт, кто-то предлагал воды, а она все ещё не могла толком прийти в себя.

Когда Невмывако доставили в здравпункт, а затем в больницу, и короткий консилиум своих и городских врачей пришел к определенному мнению, главврач поликлиники, отвечая на звонок, сказал фразу, примелькавшуюся по фильмам и повестям:

– Вашему коллеге дико повезло. Опоздай с его доставкой минутами, и вся наша суета оказалась бы ни к чему.

Глава четвертая.

Мокашов, ожидавший у телефона, давно отказался ждать. Он решил, что с ним просто не хотят разговаривать. Сначала трубка лежала на секретарском столе. Затем телефон был занят: звонили в здравпункт, и сестра, отвечавшая из здравпункта, была напугана не меньше. Хорошенькое дело, ей положено делать перевязки при травмах, да выписывать направление в городскую поликлинику. А тут сердечник, да ещё лежачий. А врачей в их медпункте не положено по штатному расписанию. Телефон в поликлинику был занят, и только звонок в приемную зама Главного и вмешательство самого эСПэ, который, на счастье, уехать не успел, и его машина – ускорили дело.

Невмывако, надолго прикованный к постели капризами немолодого, изношенного сердца, болел почти целый год.

Этого он не смог забыть. Как звонил Невмывако из автомата. Звонил и чувствовал, что рядом со стеной предприятия растет для него великая китайская стена и лопаются связывающие нити. Перед этим он говорил с Вадимом.

– Как дела?

– Треугольник был. Ничего особенного. Невмывако позвони, покайся, из углов треугольника он – самый тупой. Но имеет преимущество, всегда на месте. Не падай духом. Хочешь представить положение хуже твоего? Всё как у тебя, но ты ещё потерял носки.

– И что? – устало спрашивал он тогда.

А Вадим продолжал в том же псевдожизнерадостном стиле:

– Написали ходатайство. Вспоминали твои заслуги и не могли вспомнить. Ни одного объекта не запустил, ни одной работы не закончил. Шучу. Чувствую, ты духом пал.

Потом он звонил Невмывако, и секретарь ответила: соединяю. В трубке молчали, но было слышно, кто-то дышал. “Говорить не хочет”, – подумал он, представляя Невмывако, спрашивающего секретаршу: "Кто это? Мокашов? Придумайте что-нибудь".

Он подождал, осторожно повесил трубку на крючок, неторопливо вернулся к Славке. Но с этого момента появилась в его действиях особенная окраска, неизбежно всё перекрашивающая.

– Что? – спросил его Славка.

– Все, как было. Но я на этого психа наскочил.

– Ты о ком?

– С Невмывако говорил. Воронихин, наверное, умыл руки.

– Сейчас не время вмешиваться. Пройдет чуть-чуть, и всё успокоится и снова станет на свои места.

– Так всё можно оправдать.

– А я не оправдываю. Только чего сейчас в петлю лезть? Баранов посылают вперед, на горяченькое, а Воронихин – не дурак.

– Скучный он, и жене его скучно с ним.

– С такой не соскучишься.

– Это почему?

– Чего пристал?

– Скажи, Славочка, очень тебя прошу.

– Просто мне так кажется. Красивая женщина. Мужа не любит, зато всем нравится. Отчего скучать?

– С чего ты взял?

– Личные наблюдения. Но ему везёт, и БэВэ его за что-то выделил? А так не лучше остальных. У БэВэ вообще порочная практика, выбрал себе советников, и опирается, а время идёт, люди меняются.

– Это ты о Вадиме?

– И о Вадиме в том числе. Как у тебя с ним?

– Не получается. Не уважает он меня. Должна быть этика в отношениях?

– Мелок ты для него. Тебя считает муравьём. А к чему этика для муравья?

– И что теперь?

– Позовут нас, заставят каяться.

– Ни за что не буду просить. Просить это – одолжение. Ты кого-то просьбой одалживаешь. А одалживаться неловко; не у всякого станешь просить. Прежде подумаешь.

– Считай, что нам повезло. Не на полку работаем. А потому кроме дефективных никто не ушёл.

– А "сапоги"?

– Не подходили они, а мы подходим.

– Не стану просить. Мне стыдно, неловко. И человек для этого должен быть лучше, чем я. Добрее, щедрее меня. Вот я – феноменально доверчив.

– Ты – феноменальный болтун.

– А это совсем иное дело. Ну, как сказать: а ты ещё певец.

– Ты и болтун к тому же.

– Скорее, я – великий молчальник, что по обету с камнем во рту ходил. А вынимаю камень и хочется поговорить. Слав, почему Воронихина жена не любит?

– Отцепись, господи.

– Слав, отчего? Скажи?

– Свято место пусто не бывает. Так подсказывают всемирная история и личный опыт. И отстань. Не в курсе я. Не знаю.

– Пошли, нечего возле входа околачиваться, – сказал Славка. – Пускай они ещё таких специалистов поищут. Придут ещё, в ножки поклонятся, – добавил он без прежней уверенности.

– А в крайнем случае устроимся в НИИ. И по утрам возьмем себе за правило звонить: Как вы? Работаете? А мы снами делимся.

“Нет, – думал Мокашов, – он у исходной точки, так было и будет, и оттого, что у него порочный принцип: всё или ничего. Опять с нуля, без эволюции. Словно муравей, первобытноископаемый, такой, как и миллионы лет назад. И с ним не церемонятся”.

– В ножки поклонятся, а в осадок выпадут разные петрофёдоровичи.

– Но я – бегемот среди слонов.

– Ты тот, кем себя чувствуешь. Слон, если разобраться, – тот же бегемот. Думаешь, ты – чистенький, а "сапоги", в том числе, и из-за тебя ушли. Выбил ты почву у них из-под ног…

“Не подходишь, уходи. А слониха все-таки полюбила его. Не слона, бегемота”.

Делать все равно было нечего. Они пошли в разные стороны. Мокашов сначала вдоль фирменного забора. Последние дни были необычайно жаркими. Казалось, лето посылает свою прощальную улыбку. Но несмотря на жаркую погоду никто не надевал теперь рубашек на выпуск или сарафан, потому что теперь, в конце лета они считались неуместными.

“Все это условности, – подумал он, – кругом масса условностей”.

Он вышел лесом к железнодорожной насыпи, устроился у дороги в кустах.

В стороне каркали вороны и беспрерывно, непонятно отчего кричали петухи, птичьи трели мешались с механическим стрекотанием кузнечиков. Было тихо при всём этом разнообразии звуков; тихо и жарко; и совсем нельзя было понять: сколько минуло времени: минуты или час?