– Но рисковать вы не могли, – продолжал давить Бовуар. – Вы обещали настоятелю не говорить никому о состоянии фундамента, но потом решили нарушить обещание. Отказались ему повиноваться.
– Я ничего такого не делал.
– Делали-делали. Вы ненавидели настоятеля. И любили монастырь. Вы знаете его лучше, чем кто-либо, да? Вы знаете каждый камень, каждый дюйм, каждый скол. И каждую трещинку. Вы могли спасти Сен-Жильбер. Но вам требовалась помощь. Настоятель глуп. Он молится о чуде, а оно уже произошло. Вам дарованы средства на ремонт фундамента. Ваши голоса. Записи. Но настоятель ничего не хотел слушать. И поэтому вы переметнулись к приору. Единственному человеку, который мог спасти Сен-Жильбер.
– Нет, – возразил брат Раймон.
– Вы всё сказали приору.
– Нет.
– Сколько раз вы собираетесь повторить «нет», mon frère? – прорычал Бовуар.
– Я ничего не говорил приору! – почти прорыдал монах.
Бовуар наконец отступил. Он кинул взгляд на сидевшего с мрачным видом суперинтенданта Франкёра. Потом снова посмотрел на брата Раймона:
– Вы сказали все приору в надежде спасти монастырь, но вместо этого отправили его на смерть. – Бовуар говорил обыденным тоном. – А теперь прячетесь здесь и делаете вид, будто ничего не случилось.
Бовуар повернулся и взял старый чертеж.
– Скажите мне, брат Раймон, что, по вашему мнению, случилось в саду?
Губы монаха беззвучно зашевелились.
– Скажите.
Он уставился на монаха, но тот закрыл глаза.
– Говорите! – потребовал Бовуар.
И услышал тихое бормотание:
– Радуйся, Мария, благодати полная…
Брат Раймон молился. О чем он молится? О том, чтобы приор восстал из мертвых? Чтобы трещины в фундаменте затянулись?
Глаза монаха открылись, и он посмотрел на инспектора с таким смирением, что Бовуару пришлось опереться на стену, чтобы не упасть. На него смотрели глаза его бабушки. Терпеливые и добрые. И всепрощающие.
Бовуар понял, что брат Раймон молится о нем.
Арман Гамаш неторопливо закрыл последнюю папку. Он перечитал ее дважды, каждый раз задерживаясь на одной фразе в отчете коронера.
Жертва, брат Матье, умер не сразу.
Они, конечно, уже знали об этом. Они видели, что он уползал с места, где получил удар, пока уползать дальше стало некуда. А потом умирающий сложился в позу эмбриона. Принял ту самую форму, которую вынашивала его мать. Которую она убаюкивала, когда он, голый и орущий, появился в мир.
А вчера Матье снова принял форму эмбриона, но уже покидая мир.
И Гамаш, и все остальные следователи, и, вероятно, настоятель и монахи, молившиеся над телом, понимали, что брат Матье умер не сразу.
Но они не знали, сколько он умирал.
А теперь это стало известно.
Старший инспектор Гамаш встал, взял папку и вышел из кабинета приора.
– Инспектор Бовуар, – повысил голос суперинтендант Франкёр, – мне нужно поговорить с вами.
Бовуар сделал еще несколько шагов по коридору подвала, потом повернулся.
– А чего вы от меня ожидали? – спросил он. – Чтобы я позволил ему врать? Мы расследуем убийство. Если вам не нравится, что вылезает столько грязи, тогда отойдите в сторону и не мешайте.
– Грязь меня не волнует, – сказал Франкёр жестким, но ровным голосом. – Я просто не предполагал, что вы будете вести дело подобным образом.
– Правда? – проговорил Бовуар с откровенным презрением, не желая больше прятать его. – А как, по-вашему, я собирался его вести?
– Как мужчина без яиц.
Это так удивило Бовуара, что он не нашел подходящего ответа. Он уставился на Франкёра, который прошел мимо него и начал подниматься по лестнице.
– И что это должно означать, черт подери?
Франкёр остановился спиной к Бовуару. Потом повернулся. Серьезно посмотрел на Бовуара:
– Лучше вам не знать.
– Нет, скажите.
Франкёр улыбнулся и двинулся дальше вверх по лестнице. Секунду спустя Бовуар сорвался с места и, перепрыгивая через две ступеньки, побежал вдогонку суперинтенданту.
Франкёр открыл дверь в тот момент, когда Бовуар поравнялся с ним. Они услышали стук подошв по каменному полу Благодатной церкви и увидели старшего инспектора Гамаша – тот целеустремленно направлялся к коридору, ведущему в кабинет и сад настоятеля.
Словно по обоюдному согласию, Бовуар и Франкёр стояли молча, пока дверь в коридор не закрылась и звук шагов не затих.
– Скажите мне, – повторил Бовуар.
– Предполагается, что вы – опытный следователь Квебекской полиции. Так что догадайтесь сами.
– Предполагается? – проговорил Бовуар в удаляющуюся спину. – Предполагается?
Это слово гулко разнеслось по церкви, усиливаясь, отражаясь от стен и возвращаясь к Бовуару, но, видимо, не достигая ушей Франкёра.
Глава двадцать третья
– А вот и вы, старший инспектор.
Брат Симон вышел из-за стола, протягивая руку. Гамаш пожал ее и улыбнулся. Интересно, какие изменения в человеке может произвести обычная курица.
«Ду-да, ду-да».
Гамаш вздохнул про себя. Надо же: здесь звучало столько божественной в буквальном смысле слова музыки, а у него в голове засела песенка петушка «Кемптаунские гонки».
– Я собирался вас искать, – продолжил Симон. – Ваша бумага готова.
Брат Симон передал старшему инспектору пожелтевший пергамент и улыбнулся. Улыбка на его лице никогда не казалась уместной. Но сейчас выглядела естественной.
Правда, через секунду лицо монаха приняло обычное строгое выражение.
– Merci, – сказал Гамаш. – Очевидно, вам удалось сделать копию. Вы не начали перевод невм в ноты?
– Нет. Собирался заняться этим сегодня попозже. Я мог бы попросить помощи кого-нибудь из братьев, если вы не возражаете.
– Конечно, – согласился Гамаш. – Чем скорее, тем лучше.
И опять брат Симон ухмыльнулся:
– Я думаю, что наши с вами представления о времени слегка расходятся. Мы здесь имеем дело с тысячелетием, но я постараюсь закончить быстрее.
– Поверьте мне, столь долгое наше пребывание здесь станет для вас слишком большой обузой. Вы не возражаете? – Гамаш показал на удобное кресло, и секретарь настоятеля кивнул.
Они сели друг против друга.
– Пока вы работали над этим, – Гамаш приподнял руку с листком, – вам не удалось перевести хоть немного латинского текста?
Брат Симон слегка скривился: