И вот наконец наступила последняя ночь осады Парижа. Огни,
озарявшие стан союзников, засверкали на окрестных холмах, на виду у французской
столицы. Сияние сих огней, столь страшных для другого осажденного города и в
другое время, было тогда для парижан вестником свободы Франции и спасения
великого города. Тщетно приверженцы Наполеона распускали злобные слухи,
побуждали народ к сопротивлению. Жители Парижа убеждены были, что жребий их
зависит от дружественного приема союзных войск.
* * *
В трактире «Поросячья ножка», одном из многих, притулившихся
возле огромного «Чрева Парижа», главного рынка Парижа, пели новые куплеты про
Наполеона. Полицейские изъяли сотни рукописных списков, но автора пока найти не
удалось.
Я в этой грешной, растревоженной стране
Посеял смуту, нищету, раздоры.
И, не хвалясь, скажу, что заслужил вполне,
Чтобы палач петлю на шею мне
Накинул скоро!
«Скоро! Скоро! Скоро!» – скандировали хором посетители, в
большинстве своем грузчики. Как раз сегодня на рынке проходил ежегодный отбор
силачей, поглазеть на это собирались сотни зрителей. Вдобавок ко всему с часу
на час ждали вступления русских. Это тоже стоило отметить, потому в «Поросячьей
ножке» собралось куда больше народу, чем мог вместить кабачок. Толстуху-хозяйку
рвали на части. Она сбилась с ног, пытаясь угодить всем этим орущим, пьющим,
жрущим мужчинам, потому долго пришлось ждать немолодой, скромно одетой даме в
глубоком трауре, пока хозяйка наконец показала ей того, о ком она спрашивала.
Человек огромного роста, большеголовый, с коротко
стриженными, будто у новобранца, волосами, одетый в поношенную куртку, сидел,
уныло облокотившись о стол и прикрыв глаза, и слушал певцов.
Кругом орали, хохотали, воздевая кружки, горланя:
– На плаху! На плаху! Смерть тирану!
Дама вгляделась. Мало того, что человек, которого она
разыскивала, молчал, не присоединившись к общему хору; из-под крепко
зажмуренных век его скатилась крошечная слезинка!
Несколько мгновений дама смотрела на него с изумлением,
потом осторожно коснулась его плеча:
– Сударь...
Он нехотя приоткрыл глаза. Крошечные, глубоко посаженные,
они уставились на даму, после чего их обладатель нехотя буркнул:
– Чего?
Дама была весьма не робкого десятка, однако она вдруг
струхнула под этим тупым взглядом.
Не дождавшись ответа, он закрыл глаза, тогда дама сбивчиво
проговорила:
– Я слышала... сегодня вы не нашли работу?
Начало оказалось неудачным: огромная ладонь, безвольно
лежавшая на столе, медленно собралась в кулак, один удар которого запросто
размозжил бы голову теленку.
– Я это к тому, – поспешно добавила дама, – что у меня есть
для вас дело!
Глазки вновь закрылись. Великан откусил немалый кусище от
поросячьей ножки и принялся вяло двигать челюстями.
– Как я погляжу, вам желудок дороже славы? – недобро
усмехнулась дама.
Великан вновь открыл глаза и пробурчал:
– А ты послушай, о чем они поют. Вот и вся наша слава!
– Но ведь русские еще не вошли в Париж, – прошептала дама,
придвигаясь к великану. Он прищурил один глаз.
– Работа какая? Насыпать соли на хвост русским?
– В конце концов этим и кончится, – туманно ответила она, и
силач широко разинул пасть, зевая.
– Больно надо! И что проку? Легче покорить легион демонов,
чем русских. Не видел народа более варварского! Готовы сами себя сжечь, лишь бы
не сдаться неприятелю. Их так просто не возьмешь. – И он опять прикрыл глаза.
– Хоть и не твоими руками, но не без твоей помощи будет
уничтожен русский император, – чуть слышно прошептала дама.
Великан хмыкнул и стукнул ладонью по сжатому кулаку. Этот
оскорбительный жест можно было сравнить с тем, как русские бьют ребром ладони
по сгибу руки у локтя, и означал сей жест, мягко говоря, «пошла вон!».
Дама не позволила себе обидеться и начала сызнова:
– Буду говорить прямо. Речь идет о женщине.
Тяжелые черты сложились в гримасу глубочайшего отвращения, а
губы исторгли короткое:
– Баб ненавижу!
– Прекрасно! Речь идет об уничтожении одной из тех, кого вы
ненавидите.
– Это тебя, что ли? – хмыкнул великан.
Дама была взбешена. Она дала себе мысленную клятву
расквитаться с этим ничтожеством, когда дело будет сделано, но впервые
усомнилась в том, что ей это удастся. Туп, ленив... Непроходимо, безнадежно!
– Баб ненавижу, да ведь они глупы как куры, – вдруг изрек
великан. – Только и годны, что кудахтать да нестись! На свете есть одна,
которой я свернул бы голову при первой же встрече!
Восторг дамы при этих словах был таков, что она даже
всхлипнула. И, схватив великана за руку, она жарко выдохнула:
– О ней и пойдет речь!
Маленькие глазки приоткрылись, и дама усмехнулась, увидев,
как мелькнувшая в них искра начала разгораться в яростный пожар.
– Вижу, ты узнал меня. Ну, наконец-то! Теперь можно и
поговорить.
Через полчаса дама в трауре вышла из кабачка «Поросячья
ножка» и, свернув за угол, села в поджидавший ее фиакр. Следом вскочили двое
оборванцев: это была охрана, ибо дама не лишилась рассудка, чтобы одной
отправиться в такое гнездилище опасностей, каким являлось ночью «Чрево Парижа».
Она велела кучеру трогать и всю дорогу предавалась мечтам о том мгновении,
когда золотоволосая женщина постучится в потайную калитку в ограде Мальмезона,
скажет пароль «Сервус» и попросит проводить ее к графине Гизелле д’Армонти.
Сама придет, сама. И сделает все, что ей будет приказано. Дама в этом ничуть не
сомневалась, и, как показали дальнейшие события, она не ошибалась.
* * *