Калейдоскоп. Расходные материалы - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Кузнецов cтр.№ 135

Тамми трогает ее запястье… нежное касание точеных пальцев.

– Вам нехорошо? – говорит она. – Вы так побледнели…

Легкий акцент, почти незаметный. А может, Лорен с детства привыкла к азиатскому говору.

– Сейчас пройдет, – говорит она и накрывает пальцы Тамми рукой. – Спасибо, мне уже лучше.

В холле Лорен на негнущихся ногах подходит к киоску. Газеты на английском, кантонском и мандаринском. Цветные журналы. Вертикальный стеллаж пейпербэков. Не читая названий, Лорен механически поворачивает стойку. После двух оборотов бессильно опускает руку, ничего не видя, смотрит на цветные обложки… за спиной раздается мужской голос:

– Что, Лорен, опять «Унесенные ветром»?

Вздрагивает: да, в самом деле, прямо на нее смотрят Кларк Гейбл и Вивьен Ли. Нервно улыбнувшись, оборачивается: давешний юноша в белой футболке и джинсах. Худощавый, субтильный. Короткая аккуратная прическа.

– Я – Ричард, – говорит он, – вы меня не помните?

Желтые зерна кукурузы, зеленый горох, золотистые кусочки омлета… Лорен палочками вылавливает в рисе креветку, отправляет в рот.

– Надо было идти в сычуаньский ресторан, – шепотом говорит она Артуру. – Янг чоу я и в Америке поесть могу.

– Ну, мы все-таки в Гонконге, – отвечает Артур тоже шепотом, – и, боюсь, от сычуаньского чили глаза нашего нью-йоркского друга из очков выпрыгнут.

Лорен поднимает взгляд: на лице профессора Гэри Розенцвейга и без того растерянность, словно на Манхэттене он никогда не спускался ниже Гранд-стрит. Розенцвейг ковыряет палочками в тарелке и, нагнувшись к Тамми, спрашивает:

– Это правда птичье гнездо?

– Нет, что вы! – отвечает Тамми, но Лесли разражается нарочито громким смехом:

– Конечно, настоящее птичье гнездо! Веточки императорской сливы, скрепленные ласточкиным пометом! Традиционная китайская еда, приятель, ты не знал? Сотня долларов за порцию, настоящий деликатес!

– Перестань! – тихо говорит Тамми, и Лорен кажется: китаянка чуть покраснела. Через стол Лорен любуется: Тамми одета в черное, что-то среднее между традиционным ципао и европейским вечерним платьем, а серебряные браслеты и ожерелье слегка звенят, когда она поднимает руку, чтобы поправить прядь, выбившуюся из аккуратной прически.

– Завтра отведу вас в какой-нибудь чхачханьтхэн, – говорит Ричард, обращаясь как бы ко всем, но больше всего – к Лорен. – Вот где настоящая гонконгская кухня! Довольно демократично, но в самом деле уникально. Каждый раз, когда прилетаю сюда, обязательно захожу – и вам тоже грех пропустить.

– Часто бываете в Гонконге? – спрашивает Лорен.

– Ну да, – улыбается Ричард, – мне же не надо лететь через океан, как вам. А это – один из лучших городов мира, по крайней мере, на мой вкус.

– К тому же ему недолго осталось, – говорит Артур. – Придут китайцы – и хлоп!

Он забрасывает в рот кусочек обжаренной свинины, словно ставя восклицательный знак в конце фразы.

– Что значит «придут китайцы»? – говорит Лесли. – Мы и есть китайцы. Мы – один народ. Здесь, на континенте, на Тайване.

– А вы не боитесь политических репрессий? – спрашивает Розенцвейг, поправляя очки.

– Ваша пропаганда немного преувеличивает масштаб репрессий, – отвечает Лесли. – Они касаются только отщепенцев. Любая страна должна защищаться, особенно такая, как Китай. Мы все понимаем, что Запад спит и видит развалить КНР, как развалил Советский Союз.

– Хорош, а? – шепчет Артур одними губами. – Новый гонконгский тип китайского патриота.

– Понимаю ваше беспокойство, – говорит Розенцвейг. – На Западе еще очень сильно колониальное наследие. Но все-таки Советский Союз развалился сам: его народы стремились к свободе, а погрязшие в бюрократии советские коммунисты…

Нервничает, думает Лорен. Боится выглядеть белым колонизатором, стыдится нашей победы в холодной войне. А чего стыдиться? В конце концов, Советы убили наших родителей – и мы должны радоваться, что эта Империя Зла и десяти лет не протянула после их гибели.

Если бы отец был жив, он бы так и сказал: мы разобрались с русскими комми, а надо будет – разберемся и с китайскими. Уж точно не стал бы извиняться. Всегда переключал канал, когда говорили про Вьетнамскую войну, только однажды буркнул: если бы не нью-йоркские умники, мы бы через два года их додавили.

Профессор Гэри Розенцвейг такой вот и есть – нью-йоркский умник. Если бы папа был жив, он бы не одобрил этого ужина. Впрочем, будь он жив, они бы здесь не сидели.

– Лучше свои коммунисты, чем британские колонизаторы, – говорит Лесли, и Тамми поворачивается к нему (длинные серьги качнулись над черным шелком узких плеч) и что-то резко говорит на кантонском. Ричард хмыкает и еле слышно переводит:

– Сказала: заткнись и не позорь меня.

– Вы понимаете кантонский? – удивляется Лорен.

– Чуть-чуть, – отвечает Ричард. – Мандарин я неплохо выучил, а кантонский… так, немножко.

– Мужчинам в Азии просто учить языки, – говорит Артур. – Заводишь себе местную любовницу. Когда-то это называлось «спящий словарь».

– Я думал, подобные формы неоколониализма давно остались в прошлом, – возмущенно говорит Розенцвейг. – Этот подход кажется мне архаичным и оскорбительным для обеих сторон.

– А если бы речь шла о Франции – вы бы тоже считали его оскорбительным? – быстро отвечает Артур.

Когда он смеется, он совсем похож на отца, каким тот остался на старых снимках – папа в военной форме, мама в летнем платье, на фоне достопримечательностей в расфокусе, в зале ожидания неопознанного аэропорта, на высоком крыльце коттеджа, на самом краю света, где за несколькими рядами оград, колючей проволоки и чекпойнтов – имитация нехитрой архитектуры американского субурба. Всегда в одной и той же позе – папа обнимает маму за плечи, улыбается в камеру, а она стоит, чуть задрав подбородок, глядит влюбленным взглядом, словно знает: им отмерено так немного.

Интересно, когда Артур стоит перед зеркалом – он тоже высматривает отцовские черты, как высматриваю их я при наших редких встречах? И удается ли ему найти в моем лице, в повороте головы, в походке слабый мамин отзвук? Хорошо, если так, – потому что мое отражение давно уже не говорит со мной о маме, а только о том, что я потолстела после родов, подурнела, расплылась.

Мама учила быть в спортивной форме, в тонусе, строгой, подтянутой. Даже после смерти отца держалась, как могла, – натаскивала Лорен на экзамены, заставляла раз за разом заполнять контрольные тесты, ночами сидела рядом, подбадривая себя чашками черного, не по-американски крепкого кофе, а когда Лорен поступила в Университет Оклахомы и уехала в Норман, просто сгорела за полгода от рака печени, никому ничего не говоря до прощальных дней, когда врачи включили обратный отсчет.

– Может быть, тела выкинуло декомпрессией? – говорит Лесли. – Давлением выбросило из одежды, а потом унесло течением?