Убийца из города абрикосов. Незнакомая Турция - о чем молчат путеводители - читать онлайн книгу. Автор: Витольд Шабловский cтр.№ 23

Дом Саббатая в плачевном состоянии. Верхние этажи обвалились вместе с крышей. Из-за этого стали видны остатки старых фресок.

— Dönme по сей день сюда приходят, — рассказывал Ахмет, но в его словах не было ни намека на заговор или дешевую сенсацию. — Они зажигают свечи и проводят какие-то обряды. Вот, смотри, здесь следы от свечей, — мы бродили по дому, а он рассказывал и следил, чтобы нам ничего не упало на голову. — Моя бабка пятьдесят лет назад видела их тут больше сотни. Я иногда вижу только двух старых женщин. Кажется, город собирается снести этот дом и разбить здесь парк. Скорее всего, они это сделают. Местные евреи ненавидят Саббатая. А dönme боятся высовываться.

7

Миссия Саббатая Цви громким эхом отозвалась и среди польских евреев. Иначе и быть не могло. Ведь в то время мы граничили с Турцией. Каменец-Подольский регулярно переходил из рук в руки, а Речь Посполитая и Османская империя слыли самыми толерантными странами в Европе. Евреи с территории современной Украины ездили изучать Тору и Каббалу в Смирну, Салоники и Константинополь. Турецкие евреи тоже бывали в Польше, хотя бы в роли купцов [11] .

Один из польских учеников Саббатая, родившийся в 1726 году Яков Франк, тоже объявил себя мессией. Его преследовали раввины, и он со своими сторонниками крестился — сначала во Львове, а позже в Варшаве.

Епископы, как и османские имамы, поверили, что крещение Франка — первый шаг к душам всех евреев. Когда же выяснилось, что тот, несмотря на крещение, по-прежнему считает себя мессией, его приговорили к заточению в Ясногорском монастыре [12] .

8

Я вспоминаю все это, а мой собственный Иисус Христос из Шанлыурфы уплетает курицу с рисом и широко улыбается. Думаю, хорошему психиатру пришлось бы с ним немало поработать. Впрочем, это неважно: то же самое говорят сегодня о Саббатае Цви, а ведь когда-то за ним последовали тысячи людей.

Мы находимся в стране, где довольно было овце потеряться в горах, чтобы родилась новая религия.

Правда, сегодня эта страна строит дороги, открывает магазины, имеет неплохой экономический рост. Угона самолета или золотых одежд уже недостаточно. Сегодня мессия, чтобы привлечь внимание турок, должен как следует постараться.

1

В центре стоит несколько выкрашенных зеленой краской скамеек. Возле них — памятник бывшему президенту Исмету Инёню, который был соратником Ататюрка и имел сомнительное счастье родиться в Малатье.

Почему сомнительное? Потому что это дыра, каких мало. Если бы не футбол — “Малатьяспор” играет в первой лиге, у стадиона даже есть искусственное покрытие, — здесь можно было бы помереть от скуки.

Летом еще есть абрикосы. Город окружают гектары садов. В них миллионы деревьев. Фрукты продают по всей Европе. Лето здесь зелено-оранжевое, у него вкус и запах абрикосов.

Зима — совсем другое дело. Зимой в Малатье не происходит ничего. Нет туристов, на улицах лежат груды грязного снега, а скамейки возле памятника президенту пустуют. Холод собачий — как-никак девятьсот метров над уровнем моря. Зимой люди сонные, злые и редко выходят из дому.

В одну из таких неприветливых зим в деревне Хекимхан под Малатьей появился на свет Мехмет Али Агджа. Его родители жили в скромном деревянном домишке. У отца были проблемы с работой. Он часто пил.

Спустя несколько месяцев после рождения маленького Мехмета ксендз Кароль Войтыла стал викарным епископом Кракова. Ему было тридцать восемь лет, он стал самым молодым из иерархов польской католической церкви. Уже тогда своей покровительницей он считал Деву Марию, а своим девизом — Totus Tuus (“Весь Твой”).

2

В Малатье есть магазинчики, которые торгуют исключительно абрикосами, приготовленными тысячью способов. Пожалуй, второго такого города нет. Вкуснее всего абрикосы с начинкой из орехов — грецких, лесных и фисташек.

Хозяева этих лавок фамилию Али Агджи произносят с особенным благоговением. Между собой они спорят за право называться его другом.

— Мы с ним ходили в начальную школу, — говорит первый.

— А мы с ним продавали воду на вокзале, — говорит второй.

Я им не верю. У меня сложилось впечатление, что половина Малатьи хвастается знакомством с Агджой.

Только третий продавец молчит, потому что он родом из Диярбакыра. Но его дети играют на улице “в Агджу” — один стреляет из палки в другого. Никому не хочется быть папой. Все хотят быть Агджой. А фанаты “Малатьяспора”, когда их команда выбегает на искусственную траву, уже многие годы поют: “Да здравствует Малатья, да здравствует папа римский, мы любим тебя, Али А-а-а-а-агджа-а-а-а-а-а!”

Я покупаю несколько пачек сморщенных абрикосов и захожу во двор, каких тут тысячи. Таксисты приезжают сюда мыть свои лимонно-желтые машины. Они курят, сплетничают, здороваются со мной, потому что иностранца здесь встретишь нечасто.

Я машу им в ответ и нажимаю круглую кнопку домофона. Ту, что напротив фамилии Агджа.

Умирает отец Агджи. Судя по всему, под конец жизни он уже не бывал трезвым и начал бить мать. Восьмилетний Мехмет Али становится главой семьи. Ему приходится зарабатывать, чтобы содержать мать, братьев и сестер. Он продает воду и сладости в поездах.

Мать любит его безоговорочно. Она верит, что ее сын пойдет очень далеко. Может, он станет врачом? А может, даже профессором? Кем бы он ни стал, мир наверняка о нем услышит.

3

Аднан Агджа — вылитый брат, только волосы у него еще темные (Мехмет Али уже полностью поседел). Он приветствует меня на пороге квартиры, ведет в комнату. На нем темный заношенный свитер, а на ногах дешевые шлепки марки KicKars.

— Мой брат эту квартиру не знает. Мы сюда переехали из Хекимхана, когда он уже сидел в итальянской тюрьме. Аллах, Аллах, Бог мой, сколько лет прошло!

Сестра Фатма сидит в углу возле печки-буржуйки — здесь теплее всего. Она пристально рассматривает меня, но стоит мне взглянуть в ее сторону, как она сразу же опускает глаза. На голове у нее мусульманский платок.