Пламя Магдебурга - читать онлайн книгу. Автор: Алекс Брандт cтр.№ 70

– Теперь повторяйте.

Они повторяли за Маркусом тяжелые слова клятвы, и тихий, придавленный гул их голосов заполнял пустую комнату изнутри. Вслед за этим раздалось тихое шипение и короткий вскрик. Железо прикоснулось к человеческой коже.

Карл Хоффман сидел в своем кресле, глядя на догорающее пламя камина. На коленях у него лежала раскрытая книга – «Concordia», «Книга Согласия» [43] . Крупные кирпично-красные готические буквы на титульном листе. Он купил ее двадцать лет назад в лавке Иоахима Брауэра в Магдебурге. Редкая, ценная книга, она вполне стоила уплаченных за нее денег. Впрочем, сегодня он так и не прочел ни строчки. Буквы не желали складываться в слова, бежали друг от друга, расползались, заваливались в разные стороны. Или, может быть, что-то случилось с его глазами?

После гибели Магды все, что окружало его, все, что прежде казалось единым целым, раскололось, как раскалывается на многие куски упавшее зеркало. Все на своем месте, все так, как было всегда. Но теперь между людьми, словами, предметами нет прежней связи, они разделены, оторваны друг от друга – маленькие островки среди глубокой черной воды.

Странно… Он любил свою жену, старался не спорить с ней по пустякам, уступать там, где это было возможно. При этом он не считал ее умной женщиной. Ее суждения были поверхностны, она презрительно относилась к его книгам, не желала учиться читать – хотя он настаивал на этом – и не разрешила ему научить чтению Грету. Магда верила в колдовство, верила в то, что евреи злоумышляют против христиан, верила в порчу и дурной глаз. Она была и осталась дочерью зажиточного крестьянина, любящей землю, любящей труд, с подозрением относящейся ко всему, что не укладывалось в ее небольшой, составленный из немногих, но основательных частей мир.

И все же в ней было то, чего никогда не было у него самого: простота, искренность. Случалось так, что она на ходу выражала мысль, над которой он мог биться целыми днями. Она легко сходилась с людьми, всегда помогала тем, кто нуждался в помощи. В ней была сила крепкого приземистого дерева, глубоко ушедшего корнями в землю, – щедрая, живая, любящая сила, которую невозможно было отравить сомнениями, невозможно было поколебать.

И сейчас, после гибели Магды, жизнь как будто ушла из их дома, вытекла, как вода вытекает из разбитой чашки. Все кончилось… Больше не слышно, как шуршит ее платье, как гремят кастрюли на кухне, как хлопают двери под ее торопливой, сильной рукой…

Помогая другим, Магда никогда не искала помощи. Всю работу по дому она делала сама: сама ухаживала за свиньями и гусями, сама поддерживала чистоту в комнатах, сама стирала одежду. Не раз он упрекал ее в том, что подобное поведение не к лицу жене бургомистра и что им следует нанять хотя бы одну служанку, а стирку и починку одежды перепоручить Эльзе Келлер или Марии Штальбе, которые зарабатывают этим на жизнь. Но Магда стояла на своем: женщина не может быть неженкой, работа рук не грязнит.

Что ж, Магда всегда была сильной… Лишь однажды случилось несчастье, которое сумело пригнуть ее к земле. Двое их маленьких сыновей, близнецы Петер и Пауль – светловолосые и веселые мальчики, чьи имена были выбраны в честь апостолов Петра и Павла, – умерли летом тысяча шестьсот восемнадцатого года от оспы и были похоронены на городском кладбище рядом с могилами родителей Хоффмана.

В те дни Магда ни с кем не могла говорить. Всю работу по дому она делала молча, не произнося ни единого слова, и только слезы маленькими поблескивающими каплями сбегали по ее щекам. Мужа и притихшую, напуганную несчастьем дочь она не замечала, даже не смотрела на них. Едва выдавалась свободная минута, Магда становилась на колени перед висящим на стене распятием, шептала слова молитвы, и растрепанные пряди волос липли к ее мокрому, залитому слезами лицу.

Но каким бы тяжелым ни было свалившееся на нее несчастье, она сумела распрямиться. Снова зазвучал в доме ее громкий голос, она снова отчитывала, распоряжалась, наводила порядок, спорила с мужем, несмешливо уперев руки в крутые, раздавшиеся от родов бока. Магда сумела справиться с горем. Смерть детей – двух существ, которые вышли из ее чрева крохотными комочками и росли, поднимались, тянулись вверх, питаясь ее любовью, обвивая ее, как вьюнок обвивает ствол высокого дерева, – не сломила ее, лишь стиснула сердце грубыми, тяжелыми челюстями, навсегда оставив на нем свой страшный рубчатый след.

Она сумела справиться со своим горем. Сможет ли когда-нибудь справиться он?

Хоффман поежился в кресле. Огонь догорает; надо сказать Грете, чтобы подбросила еще поленьев. Чему удивляться – солнечное тепло стариков не греет. Старик… По его жилам давно уже течет не кровь, а холодная, растопленная из январского снега вода…

В комнату неслышно вошел Михель, прыгнул на колени к хозяину. Хоффман положил руку на его теплую, покрытую короткой шерстью макушку, почесал кота за ухом. «Что такое старость? – размышлял он, прикрыв глаза. – Становишься ненужным – ни другим, ни самому себе. Жизнь выдавливает тебя, торопит, выпроваживает, как хозяин трактира выпроваживает пьяного гостя. Кресло, в котором ты всегда сидел, делается жестким, башмаки, которые ты носил, сдавливают ноги, еда, которую привык есть, сворачивается в животе кислым, тяжелым комом. То, что прежде ты делал с легкостью, теперь – недостижимая роскошь. Те, кого ты знал и любил, уходят один за другим. Вся твоя жизнь с каждым днем делается все уже и уже, тебе некуда идти, нечем заняться и остается лишь оглядываться назад и вспоминать то, что осталось далеко в прошлом… Как, должно быть, счастливы те старики, которых гонит вперед жажда власти, жажда богатства или не увядшая с годами похоть… У них есть цель, есть страсть, которая поддерживает их, укрепляет, продлевает им жизнь… Впрочем, таких немного. Большинству Господь дает под старость покой, мирное увядание в кругу родных, в кругу тех, кто останется после тебя и кинет комок земли на твою могилу. Но что делать, если из твоей жизни выдернули и это, одним ударом выбили ту опору, на которой держалось все?»

Сердце отозвалось тупой, ноющей болью. Раньше, когда у него болело сердце, Магда всегда варила для него травяной настой…

Карл горько усмехнулся. Как это все-таки жестоко… У тебя отняли любимого человека, единственного, кто вливал жизнь в твои дряблые вены, но при этом оставили тебе воспоминания, маленькие ранящие осколки… Весь этот дом – напоминание о Магде. И набитые гусиным пухом подушки, хранящие запах ее волос, и медная сковорода, в которой она готовила жаркое, и сундук, в котором по-прежнему хранится ее одежда…

Бургомистр чуть шевельнул рукой, и на пол что-то посыпалось. Это были письма, лежащие на столе, – он нечаянно задел их рукавом. Он не открывал их, хотя некоторые из них лежали здесь уже несколько дней.

Письма писал Хойзингер. Недавно он приходил сюда, пытался завести разговор о городских делах, о проблемах, которые требуют разрешения. Но он, Карл Хоффман, муж убитой жены, бургомистр ограбленного города, не желал ни о чем говорить – у него не было на это сил. Тогда упрямый казначей стал каждый день передавать ему через Цинха эти письма.