Русские и государство. Национальная идея до и после "крымской весны" - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Ремизов cтр.№ 53

Можно с высокой вероятностью утверждать, что в условиях современной России – точнее, отдельных ее регионов в случае дальнейшей концентрации в них соответствующих половозрастных когорт – в этой роли выступит именно исламизм.

Характерно, что представители радикальных исламских движений допускают и даже поощряют возможности иммиграции в развитые страны. Так как в последних мусульмане могут скрыться от более жесткого преследования у себя на родине, получают дополнительные финансовые возможности, а также лучшие условия для коммуникации и распространения своих взглядов. Радикальный саудовский теолог Абд аль-Муним Абу Басир предложил в этой связи исчерпывающую формулу: «Иммиграция и джихад нераздельны. Они дополняют друг друга» [125] .

Все эти и подобные им издержки позволяют отнести замещающую миграцию к той разновидности «лекарств», которые «хуже самой болезни». Нам необходимо не «исправление отдельных недостатков», а коренная смена вех в миграционной политике. Она нуждается в глубоких изменениях, которые бы, с одной стороны, позволили существенно облегчить наем квалифицированных мигрантов из развитых и/или культурно близких стран, а с другой, ужесточить въездной барьер для тех категорий иммигрантов, которые характеризуются низкой социально-профессиональной квалификацией и высокой культурной дистанцией по отношению к принимающему обществу. Изменения должны коснуться и политики в сфере гражданства. Какими должны быть основные приоритеты национально ответственной миграционной политики? Попробуем перечислить некоторые из них.

1. Совершенствование механизмов репатриации. Концепция государственной миграционной политики Российской Федерации до 2025 года провозглашает «дифференцированный подход к регулированию миграционных потоков в зависимости от целей и сроков пребывания, социально-демографических и профессионально-квалификационных характеристик мигрантов». Четкие критерии этой дифференциации в концепции отсутствуют и в целом недостаточно проработаны на практике. При этом как в теории, так и на практике в их числе заведомо отсутствуют этнокультурные показатели, критически важные с точки зрения характера миграции и ее последствий для принимающего общества.

Программа переселения соотечественников, стартовавшая в 2006 году, казалось бы, была призвана восполнить этот пробел, однако не выполнила этой роли. Причем не только в силу количественных (в 2006–2012 годах ею воспользовалось порядка 125,5 тысячи соотечественников), но и в силу качественных показателей. Понятие соотечественника в российском законодательстве определено крайне широко (в частности, к категории «соотечественников за рубежом», по закону, относятся «лица, состоявшие в гражданстве СССР, проживающие в государствах, входивших в состав СССР»), поэтому оно не обеспечивает и, вероятно, не призвано обеспечивать четкой этнокультурной дифференциации. Об этом говорят и текущие результаты программы – славянское население составляет лишь около 52 % поддержанных ею переселенцев.

В 90-е годы наблюдалась значительная возвратная миграция русских из бывших республик СССР. Однако российское законодательство не обеспечивало и не обеспечивает им никаких преимуществ в обретении гражданства. Немало русских переселенцев, в том числе вынужденных, до сих пор не могут получить российский паспорт. Это в корне противоречит международному опыту «разделенных наций», в положении которой русские оказались после распада СССР. Масштабные программы этнической репатриации, принятые в Германии, Израиле, Венгрии, Польше, Казахстане и ряде других стран, не стали примером и ориентиром для Российской Федерации.

В качестве причины, как правило, упоминается недопустимость «дискриминации» по этническому признаку и отсутствие операциональных критериев этнической принадлежности, которыми могло бы оперировать государство. Оба довода представляются несостоятельными.

Недопустимо ограничивать базовые права граждан по этнической принадлежности, но кооптировать новых граждан по этнической принадлежности – вполне допустимо и естественно. Это характерно не только для классических национальных государств, но и для иммигрантских обществ (так, на протяжении последней трети XIX и большей части XX века в США действовал барьер по отношению к иммиграции из азиатских стран, количество иммигрантов Южной и Восточной Европы в определенные периоды жестко квотировалось, Австралия вплоть до 70-х годов практически не допускала иммиграции из «неевропейских» стран).

Что же касается критериев определения этнической принадлежности, то можно было бы отметить, что перечисленные выше государства вполне справляются с этой задачей. Как, кстати, и сама РФ, где применяются льготы по признаку этнического происхождения (в отношении коренных малочисленных народов). Кроме того, в отличие от Германии, Казахстана, Израиля и большинства других государств, практикующих этническую репатриацию, постсоветской России был и остается доступен лингвистический критерий этнического отбора мигрантов – владение русским языком как родным, или первым языком, усваиваемым непосредственно в детстве.

Этот критерий обеспечивает оптимальную выборку с точки зрения этнической совместимости с принимающим обществом (существуют лишь отдельные крайне малочисленные когорты потенциальных репатриантов, к которым он не применим – например, потомки «белой эмиграции», но в данном случае для закрепления льгот по натурализации мог бы быть принят отдельный акт, условно, об «историческом примирении»).

Использование этого критерия сделало бы объектом льготной натурализации не только тех, кто записан «русскими» в переписях постсоветских государств (где стремятся к завышению доли титульного населения), но и, например, массовую когорту русскоязычного населения Украины. Следует отметить, что, учитывая жесткую линию Украины на исключение двойного гражданства, льготный режим натурализации может коснуться лишь тех, кто готов к «сжиганию мостов» и переселению на постоянное место жительства. Таковых будет меньшинство. Большинству же русских и русскоязычных украинцев Россия должна предложить не «билет в одну сторону», а максимальное облегчение трансграничных контактов – и формирование двойной лояльности. Инструмент вполне очевиден и может быть заимствован из международного опыта. Польша решает на Украине аналогичную проблему за счет так называемой «карты поляка» – документа, дающего его обладателю определенный пакет миграционных преференций и внутренних прав, аналогичных гражданским, но не подразумевающих формального вступления в гражданство. Аналогичный документ распространялся и Венгрией среди зарубежных соотечественников.

«Карта русского» (с несколько иными, чем в «польском» случае, критериями получения – учитывая уже упомянутую решающую роль лингвистического критерия для «русского мира», и бо́льшим объемом предоставляемых прав, учитывая, что Польша, в отличие от нас, связана с ЕС общей визовой политикой и иными обязательствами) может стать важным дополнением к упрощенному режиму предоставления гражданства для русскоязычной части Украины.