Вселенная против Алекса Вудса - читать онлайн книгу. Автор: Гевин Экстенс cтр.№ 13

Мозг — это улей, в котором роятся электрические сигналы, но обычно они ведут себя по правилам: вспыхивают, распространяются и затухают, когда положено. А при эпилептическом припадке правил нет: нейроны начинают беспорядочно искрить и вместо узкого направленного потока получается электрический хаос. По симптомам можно понять, на каком именно участке «закоротило» мозг. Если трясешься и дергаешься, это моторная зона коры, управляющая двигательными функциями. Галлюцинации — это центры перцепции, то есть восприятия. А при генерализованном припадке человек теряет сознание, потому что сбой достигает мозгового ствола. Вот это со мной и случилось, когда я упал на кухне. Типичный эпилептический припадок. Доктор Эндерби сказал, что для мозга это что-то вроде грозовой бури, которая временно вышибает все каналы связи, так что сигналы из внешнего мира перепутываются, а иногда и вовсе не доходят. И мозг остается наедине с самим собой.

На моей энцефалограмме, понятное дело, обнаружилась куча ненормальных пиков. Вкупе со всем остальным это подтверждало диагноз, но ничего не сообщало о причине заболевания. Нужно было сделать МРТ — это такая 3D-карта мозга, которую получают при помощи гигантских магнитов и радиоволн. Доктор Эндерби предупредил меня, что более чем в половине случаев физиологическую причину эпилепсии установить не удается. Но в моем случае была надежда, что все-таки удастся. И надежда оправдалась.

Томограмма показала небольшое повреждение в правой височной доле — ровно в том месте, где доктор Эндерби и предполагал его увидеть. Правда, хорошей новостью он это не назвал. Повреждение структур мозга означало, что симптомы сами по себе не уйдут, следовательно, мне грозили новые припадки. Придется пить лекарства.

Две недели спустя со мной случился еще один приступ, и меня посадили на противосудорожные препараты. С тех пор я их принимаю постоянно.

Попробую вкратце рассказать, что было дальше.

Припадки участились настолько, что я не мог ходить в школу. Мы поменялись домами с Жюстин и Сэм, чтобы я мог быть поближе к маме, пока она на работе. Мой мир сжался до пяти крохотных комнатушек. Меня донимали видения. Я много читал и переписывался с доктором Уэйр. Потом худо-бедно научился контролировать свое состояние, и мне стало немного легче. Где-то год спустя я смог ходить в школу, и мы вернулись в старый дом.

А теперь — все то же самое, но подробнее.

Сначала все шло плохо. Генерализованные припадки случались каждую неделю, а сложные парциальные — чуть ли не каждый день. Эпилепсия оказалась кошмаром, а приступы невозможно было ни контролировать, ни предугадывать. Я превратился в инвалида. Не мог даже выйти с мамой в супермаркет, потому что мы боялись, что меня начнет трясти посреди кондитерского отдела. Во время приступа тебе, конечно, все равно, поскольку ты без сознания, но потом приходишь в себя и обнаруживаешь, что физиономия в слезах и слюнях, штаны мокрые, а вокруг толпятся какие-то зеваки. Почему-то людей притягивают зрелища, вызывающие стыд и страх, а когда 11-летний пацан, обмочившись, бьется в конвульсиях, — это, скажу я вам, очень стыдно и очень страшно.

Вскоре выход из дома превратился в один из главных триггеров — факторов, провоцирующих приступ. Доктор Эндерби объяснил, что это из-за стресса: я боюсь, что припадок застанет меня вне дома, у меня повышается тревожность, а вместе с ней растет вероятность, что припадок обязательно случится. Передо мной встала задача: научиться управлять тревожностью. Успешное ее решение представлялось мне не слишком вероятным. Каждый раз, когда мама собиралась взять меня с собой, я впадал в панику — и начинался приступ. Я чувствовал себя безопасно в четырех местах: дома, в нашем магазине, в машине и в больнице. Припадок в больнице не вызывает беспокойства, потому что там ко всякому привыкли и в случае чего куча специалистов прибежит тебе на помощь. По поводу припадка в больнице я никогда не переживал, и, как следствие, в больнице припадков не случалось. Коварная и дурацкая мне досталась болезнь.

Поначалу я не выходил из дома не только из-за припадков, но и из-за побочных эффектов при приеме лекарства. Первую пару месяцев, пока организм не приспособился к карбамазепину, я чувствовал страшную вялость. Мысли путались, и соображал я туго. Меня часто тошнило, голова то болела, то кружилась, и ничего не хотелось делать. В глазах плыло, ноги подкашивались. К тому же я начал толстеть, хотя мама с умилением твердила про «щенячий жирок». Для борьбы с побочными эффектами мне назначили обезболивающие и противорвотные. На какое-то время стало легче, но припадки продолжались. Тогда дозу карбамазепина увеличили, и побочные эффекты, вроде бы исчезнувшие, снова проявились во всей красе. Доктор Эндерби говорил, что все нормально: каждый организм по-своему реагирует на лечение, и порой нужно несколько месяцев, чтобы подобрать пациенту идеальную схему.

Между тем мама решила обратиться к нетрадиционной медицине, а именно к гомеопатии. Доктор Эндерби отнесся к идее без особого энтузиазма. Он сказал, что нетрадиционные методы лечения порой действительно облегчают протекание эпилепсии, но гомеопатия к ним не относится. С научной точки зрения гомеопатия — это вообще не метод лечения. Хуже того, она отвлекает больного от необходимости настоящего лечения, да еще и заставляет выкладывать изрядные суммы денег.

Мама спокойно возразила, что знает нескольких человек, которым гомеопатия помогла.

Доктор Эндерби не менее спокойно ответил, что знает большое число людей, которым она нисколько не помогла. И упомянул эффект плацебо.

Спорили они долго и безрезультатно.

В конце концов доктор Эндерби сказал, что, так и быть, мама может давать мне гомеопатические препараты при условии, что я продолжу традиционное лечение. Вряд ли гомеопатия, сказал он, сильно мне навредит.

Мама проконсультировалась с гомеопатом, и я начал принимать купрум металликум и белладонну — то есть медь и так называемую бешеную ягоду. Начали с 12-кратного разведения, при котором активный компонент содержится в препарате в концентрации один к триллиону. Это не помогло, и мы перешли к 24-кратному разведению — один к триллиону триллионов. А потом я начал принимать на ночь белладонну в 100-кратном разведении. Чем сильнее разбавлено вещество, тем мощнее его воздействие на организм. При такой концентрации препарат должен напоминать одинокий средний палец, выставленный против четырех сотен лет научного прогресса. Серьезно, я не шучу. Представьте себе, что молекулу активного вещества — той же бешеной ягоды, она же белладонна, — пустили плавать в стакан воды размером с Вселенную. Так вот, моя таблетка содержала белладонны в еще миллион триллионов раз меньше. Наверное, поэтому доктор Эндерби счел, что гомеопатия мне не повредит. Сами понимаете, в таком разведении бешеная ягода перестает быть такой уж бешеной. Но в этом я убедился гораздо позже, а тогда мне было одиннадцать с половиной лет, и к гомеопатическим шарикам я относился как к любым другим таблеткам. Одно время я принимал по шесть штук в день и не задавался никакими вопросами.