Владимир Ленин. На грани возможного - читать онлайн книгу. Автор: Владлен Логинов cтр.№ 122

Уже 9 сентября сюда прибыла кавалерия, затем карательный отряд казаков и юнкеров из Москвы. Более полутора тысяч крестьян арестовали. Но восстание не утихало, а перекинулось в соседнюю Рязанскую губернию, где в Раненбургском, Ряжском, Данковском, Скопинском уездах также начались разгромы помещичьих имений и захват земли, скота, инвентаря. И здесь прибывшие карательные отряды не смогли умиротворить деревни, а солдаты местных гарнизонов попросту отказывались усмирять крестьян.

Антипомещичьи выступления приобрели широкий размах в Орловской, Воронежской, Курской, Тульской губерниях, в Поволжье, на Украине. «Аграрное движение, – доносил губернский комиссар из Бессарабии, – приобрело массовый характер… Захватывают казенные, церковные и частновладельческие земли… Малейшее противодействие захватному движению влечет насильственные действия».

Пензенский крестьянин Бегишев вспоминал: «В сентябре все поехали громить Логвина (его громили еще в 1905 году). К имению и от него тянулась вереница упряжек, сотни мужиков и баб стали угонять и увозить скот, хлеб и пр. Вытребованный Земской управой отряд пытался отбить кое-что из захваченного, но баб и мужиков собралось к волости около 500 человек, и отряд разъехался». А крестьянин Гапоненко из Таврической губернии рассказывал: «Крестьяне стали громить экономии, разгонять заведывающих, забирать хлеб из амбаров, рабочий скот, мертвый инвентарь… Даже ставни с окон, двери с построек, полы из комнат и крыши цинковые срывались и забирались» [894] .

Вся большая пресса вновь, как и весной 1917 года, писала о сожженных дворцах, библиотеках и коллекциях картин, о вырубке старинных парков, садов и ставила все это в один ряд с уголовщиной и общим разгулом преступности в стране. Рост преступности действительно вызывал всеобщее беспокойство. В городах вечерами люди боялись выходить на улицу, а жильцы домов организовывали свою «самооборону» против грабителей. Временное правительство оказалось совершенно неспособным справиться с хулиганами и бандитами. Но ставить в один ряд безнаказанную уголовщину и крестьянскую борьбу за землю против помещиков, а тем более винить во всем большевиков, могли только люди заведомо недобросовестные.

Ленин еще в апреле писал о необходимости предотвращения разгромов и «абсолютной недопустимости какого бы то ни было ущерба или порчи скота, орудий, машин, построек и пр. и пр.». Но у крестьян была своя «правда». Подмосковный крестьянин Кузьмичев объяснял: «Помещик был наш, мы ему работали, и достояние, бывшее у него, нам одним должно достаться». Когда-то барин говорил своим крепостным: «Вы – мои, и все ваше – мое». Вот теперь мужики и откликнулись: «Барин наш, и все добро наше» [895] .

«Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? – спрашивал поэт Александр Блок, имение которого, с прекрасной библиотекой, также было разгромлено в это время. – Потому, что там насиловали и пороли девок; не у того барина, так у соседа. Почему валят столетние парки? – Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему – мошной, а дураку – образованностью.

Всё так. Я знаю, что говорю. Конем этого не объедешь. Замалчивать этого нет возможности; а все, однако, замалчивают… Но ведь за прошлое – отвечаем мы? Мы – звенья единой цепи. Или на нас не лежат грехи отцов?» [896]

Предотвратить этот взрыв вековой мести и «неотмщенных обид», остановить поджоги и погромы могли не войско и казаки, на которых уповали и помещики и «почти социалистическое» правительство Керенского, а лишь одно: немедленная передача земли крестьянам. Это могло бы помочь и решению продовольственной проблемы, ибо безвозмездная передача земли стала бы для крестьян «задатком», залогом того, что государство, в очередной раз, их не обманет.

И само крестьянское восстание блестяще это доказало. 13 сентября тамбовские эсеры, преобладавшие в местных Советах рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, выпустили от имени исполкомов губернских Советов, прокурора и губернского комиссара Временного правительства «Распоряжение № 3». Осуждая погромы как «безумное преступление» и «бессовестный грабеж», они призвали все волостные земельные и продовольственные комитеты немедленно «взять в свое ведение» частновладельческие земли и имения и, «соблюдая спокойствие, ждать Учредительного собрания».

Но в этом официальном документе крестьяне усмотрели лишь то, что им хотелось видеть. Как писала «Козловская газета», – «мужик… понял распоряжение № 3 как распоряжение о “черном переделе”». И они тут же приступили к делу: помещики и управляющие, как правило, изгонялись. Земля и имущество тщательно описывались, а нередко и сразу же распределялись. Преимущество предоставлялось семьям солдат и бедняков. Погромы усадеб сошли на нет, ибо «свое» мужики уже не портили и не уничтожали. Мало того, перепуганные помещики начали массовый вывоз зерна на железнодорожные станции для продажи государству в порядке выполнения хлебной разверстки. Иными словами, как только речь действительно зашла о переходе земли к крестьянам, жажда мести и свирепые бунты затихали.

Однако такой способ предотвращения «беспорядков» и решения земельной и продовольственной проблем, дававший правительству явную отсрочку, оказался для него неприемлемым. По настоянию «Союза земельных собственников», т. е. помещиков, действие «Распоряжения № 3» было приостановлено, а его составители, несмотря на их заверения в полной лояльности, преданы суду [897] .

То есть происходило именно то, о чем писал и предупреждал Ленин. Не желая «потеснить» буржуазию и помещиков, правительство затягивало решение самых главных и больных вопросов: о войне и мире, о хлебе и о земле. Ссылаясь на высокие «общегосударственные интересы», оно на деле лишь разжигало конфронтацию и еще более обостряло внутриполитическую ситуацию в стране.

Собственно говоря, и само государство, сама Российская империя стали трещать по этно-национальным швам. Этот треск был слышен и в годы Первой русской революции. Но теперь появились явные признаки распада.

Началось с российских территорий, занятых германскими войсками. Еще 5 ноября 1916 года оккупационные власти, поддержанные определенными кругами польской буржуазии, санкционировали создание «Польского государства». И легионеры Пилсудского сражались против России на стороне немцев. В марте 1917 года Петросовет, а позднее и Временное правительство признали за Польшей право на создание суверенного государства. Керенский разрешил сформировать на русском фронте сначала польский уланский полк, а затем и Первый польский корпус под командованием генерала Довбор-Мусницкого.