Карл, герцог - читать онлайн книгу. Автор: Александр Зорич cтр.№ 135

– Вот, монсеньор, извольте полюбопытствовать.

Это был маршал Обри – обжора (явный), недоумок (латентный) и затейник (спорадический). На войну он брал шестерых упитанных рыцарей, которых всегда сажал с собой за одним столом. По тайной договоренности с Обри рыцари в точности повторяли его действия, но повторяли с удвоенным рвением. Если Обри брался за окорок, каждый из них хватал по два. Если Обри наливал себе кубок вина, каждый из рыцарей наполнял чашу. А если Обри бросал бродячему жонглеру флорин, беднягам приходилось раскошеливаться на два.

Обри находил это забавным. Людовик – диким. Но делал вид, что он без ума от свиты Обри, дарил ему длинные штуки малинового бархата и ветхие замки в Бретани. А всё потому, что Обри и его удвоенные отражения служили Людовику превосходными стратегическими шутами. В своё время, когда сир король Англии Эдвард Йоркский пришел во Францию с войной и в Амьене надо было дать английскому королю на чай 72 тысячи золотых экю, Обри стал национальным героем. Он и его люди верховодили поездом в триста повозок с вином. Он и его люди зазывали хмурых йоменов на обжорство у амьенских ворот. Он и его люди до колик рассмешили Эдварда, шутейно вызвав его померяться силой на копьях. «Берегите бурдюки!» – рыготал молодой Йорк, а Людовик, улыбаясь до ушей, вворачивал ему под эту дудку трактат о вечном мире по обе стороны Дуврского Канала.

Короче, толстого маршала Обри сухопарый Людовик на дух не выносил, но всегда держал под рукой. А Обри, падкий до любви владык, из кожи вон лез, чтобы ласки Людовика длились без претыканий.

– Вот, монсеньор, извольте полюбопытствовать.

А это была карта, прижатая пальцами-сосисонами Обри к столешнице нежнейшего рубиново-красного кедра. И, если только закрыть глаза на влажные гало, порожденные мизинцами маршала и пятнающие совершенство полированного кедра, можно было видеть всё превосходным образом от Скалы Тарика на юго-западе до Ливонии на северо-востоке, от фиолетовой Джудекки до позлащенных семислойных небес, всё это можно было видеть в изумительных подробностях, да.

– Ну и что? – спросил Людовик, наследственный представитель французской нации, голографический разум которого располагал заведомо лучшей картой мироздания. Лучшей, ибо в ней не хранилось ничего лишнего, зато главное, которого тоже имелось ебать-ебать, было уснащено разноцветными связями, наполнено гос., истор. и воен. деятелями, героями и подонками, мужским началом и женским началом, комплексом проповедника и затемненным кармическим прошлым грешного корифея массилийского хора, и всё это вкупе с европейским политическим термитником было многомерно анимировано.

– Видите ли, монсеньор, – Обри азартно задышал, – эту карту один из моих рыцарей отобрал у перехожего торговца цукатами, уж очень пришлись ему по душе золото небес и морская лазурь. А на обороте карты оказалось странное пророчество. Извольте…

Пока Людовик боролся с громким зевком, Обри перевернул карту и ткнул пальцем в две строки, небрежно брошенные кривым унциалом на шершавый третьесортный пергамент, подклеенный к карте для надежности.

Не в пример Крокару и Альтдорферу, Людовик знал латынь хорошо.

«Тот, кто раскрасит эту карту одним цветом, будет владеть миром.»

– Что? – тихо спросил Людовик у межзвездного пространства.

– Тот, кто раскрасит эту карту одним цветом, будет владеть миром, – торжественно пророкотал Обри и трижды хлопнул в ладоши.

Занавеси, закрывающие дверной проем, восколебались, и в кабинете появились шестеро маршальских клевретов. Каждый нес в руках роскошное серебряное ведерко с краской. Красная, желтая, синяя, черная (м-да), белая (о да!), а тут у нас что? Ого, пампская!

– Сам я, разумеется, монсеньор, – продолжал Обри, не обращая ни малейшего внимания на катастрофически багровеющее с каждым его новым словом лицо Людовика, – не мог и помыслить о том, чтобы воспользоваться этой поистине королевской возможностью. Ибо не признаю за собой ни потребного благородства происхождения, ни государственного ума соответственного масштаба. Но Вы, монсеньор, избрав на свой вкус или по совету герольдмейстера правильную краску, вольны…

– Что за чушь? – с трудом выговорил Людовик, нервно похлопывая ладонью по карте где-то между страной берберов и Адом.

– Простите, монсеньор? – испуганно вылупился на него Обри.

– Простите, монсеньор? – повторили шесть его попугаев.

– Вон, – попросил Людовик. От свирепого ора ему всё-таки удалось воздержаться.

Обри был туп, но не безмерно. Жестом приказав своим клевретам поставить ведерки с краской на пол, он на цыпочках направился к выходу. А вслед за ним исчезли и шесть круглых рыцарей маршальского стола.

Раньше королевство Франция вело войну с Бургундией так: бродячий монах отгоняет деревенских шавок амулетом из низки волчьих зубов и посохом со скрытой полостью для винца. Природа, но не воля и ненависть побуждают собак к нападению, что бы они сами при этом не брехали о наследных правах драть монашью рясу и о радении за Общественное Благо. Монах же, бредущий своим пыльным Дао, уверен в том, что собаки побрешут-побрешут и отстанут, и что по-настоящему страшны только бес, притаившийся в омеловом шару на во-он том ясене, да тать, подстерегающий легкую добычу в буйной бузине вокруг во-он того ясеня.

Теперь всё переменилось. В посохе – там, где раньше плескалось винцо – застыл тяжелый свинцовый козел и монах пошел считать собачьи зубы, пребывая в уверенности, что вслед за шавками капитулирует вся деревня. Потому что подарок Обри не был пущен на растопку камина, не был сдан библиотекарям Сен-Дени, не был забыт и не был утерян.

В день визита Обри Людовик ещё долго кипятился, проиграл три подряд шахматных партии к ужасу Коммина, своего регулярного партнера, не мог заснуть до самых петухов и первый раз в жизни вставил Шарлотте так, что мог кончить апоплексическим ударом.

Через три дня Людовик раскатал карту на столе и тщательно, подозрительно ощупал взором каждый квадратный дюйм Франции и её соседей.

Да. Надо признать, раньше он замечал что угодно, но только не это. Пространство божественное, преподанное башнеподобным облаком туманного Альбиона, могучей змеей Рейна, массивной глыбой Пиренеев, подобно гамбургерной котлете заключенное в оклад безупречных небесных куполов и адских чаш, было сотворено через любовь и несравненный инженерный гений. Мистическая вертикаль была устроена как гармония совершенных геометрических форм. Бытийная горизонталь, обитель буйства вещных иллюзий, преподавалась узорочьем причудливых, на первый взгляд произвольных, но в действительности единственно верных линий, замены которым никогда не подобрать ни одному еретическому дерзновению.

И в то же время пространство человеков, политический топос, представлялось ужасным мозаическим хаосмосом. Пестрые заплаты имперских городов и их владений, разбросанные от Гаронны до низовий Дуная, кляксы суверенных графств, епископальные земли и посреди всего – несчастный королевский домен, разорванный на пять частей клиньями чужих герцогств, над которыми он, Людовик – принцепс, но отнюдь не доминус.