Первый меч Бургундии - читать онлайн книгу. Автор: Александр Зорич cтр.№ 6

- Что там, Рогир?

- Не понимаю, мы же только что заходили, - недоумевал Рогир, налегая для пробы на дверь.

Почуяв слабину с той стороны, Рогир предложил герцогу удвоить усилия и попробовать ещё раз. Надо же, получилось - дверь позволила себе щель, а затем эта щель увеличилась настолько, что через неё можно было протиснуться наружу. Рогир вылез первым.

- Дижонские дуры самые расточительные дуры во Вселенной! - в сердцах воскликнул живописнейший из прелюбодеев, озирая непомерную кучу подношений, больших и малых, оставленных у дверей. За то немалое время, пока герцог взвешивал достоинства и недостатки портрета, а Рогир наслаждался умозрительной растратой гонорара, не менее чем сотня человек с дарами побывала у двери. Огромная куча (вдесятеро огромней той, что когда-то была явлена герцогу в пору его ночного визита) мешала двери открыться.

- Это, должно быть, очень лестно - быть средоточием вселенского хотения? - справился Карл, к счастью, не завистливый.

10

В тот раз подавали: шампиньоны, тушеные с вишнями, суп, куропатку с подливкой, печень налима в мятном листе, кроличьи ножки по-гаагски, филе морского змея с эстрагоном и розмарином. Карл кушал, остальные кушали, Рогир уехал.

- Гонец от сеньора Рогира. Сообщает, что мастер благополучно добрался до Семюра.

- Больше ничего не сообщает?

Карл передвинул свой прибор и пересел на пустующее место Изабеллы. "Если я правильно понял, - подумал Карл, - теперь оно будет пустовать до следующей женитьбы." Он поднял глаза на Коммина.

- Так я не понял, ещё что-нибудь сообщает или нет? - с нажимом переспросил он.

- Ещё... Госпожа Изабелла, монсеньор, изволили сбежать с господином Рогиром. Это не вполне достоверно, но из некоторых источников...

- Да нет, всё правильно, - одним махом подписался под услышанным Карл.

Не сумев определить, как следует вести себя далее (он по наивности полагал, что герцог будет ой как удивлен, ой как рассержен, ой как зол), Коммин помалкивал, ожидая, когда же герцог скажет что-нибудь пригодное к тому, чтобы стать камертоном, буссолью, ориентиром.

- Постой, дружок, с какой стороны от меня сейчас Семюр? Это к северу, что ли? - подозрительно приветливый Карл уставился в окно трапезной, будто рассчитывал увидеть далекую цель, не отрываясь от шампиньонов.

Не долго думая, Коммин указал в противоположном направлении. Он там бывал полгода назад. Может, судьба побывать ещё раз. Его мысли засуетились в предвкушении воображаемой погони, которую неровен час ему-то и будет поручено возглавить. Филипп де Коммин во главе погони! Тогда нужно будет растолкать всю опричнину, раздать полсотни, не меньше, указаний и не забыть у семюрских ворот как следует смазать чесноком пули наших "Томпсонов", малыш. Или герцог сам возьмется возглавить - тогда ему мое седло, в нем удобней. До Семюра сутки, потом сутки ещё, потом интересно что. Наверное, римский папа дает добро на развод, позор, таскать изменницу за волосы, обливать дегтем, этого взбалмошного фламандского маляра зарубить или кастрировать, важно чтобы на месте, а потом назад, ещё двое, нет, трое суток.

- Вон там, там, где висит щит Вашего батюшки, на стене, только дальше, в глубь, так сказать, в перспективу, там Семюр, - повторил Коммин, уточняя.

- Значит, там, - подытожил Карл. Он сгреб в охапку два, три яблока (Афродите, Гере, Артемиде) и запустил что было мочи в сторону Семюра.

Яблочная шрапнель ударила в стороны от батюшкиного щита. Один кусок скучающая в углу гончая сдуру поймала на лету. Клацнули челюсти. Выплюнуть кислятину в присутствии герцога гончая не решилась и обреченно опустилась на попу. Как воспитанная девочка.

11

Вот он выходит и стоит на балконе, где уместно появление Изабеллы, его жены. Балкон приличествует даме, кавалер не может подолгу красоваться здесь, его место внизу - петь, душить розу в объятиях замозоленной ладони, скрипеть снегом или камешками. Либо уж совсем иначе: где-то там, отираясь о бывалую простынь, вдувать в ухо своей королеве сеньяли, вспоминать песни царя иудейского - id est [1] , писать любовь признанными петроглифами. Карл, однако, не здесь и не там. Не покурить он вышел. Утра нет - предутренняя мглистая невнятность, когда только запахи (сиренево-влажный против сухощаво-желтого) различают восход и послезакатные сумерки - мир субстанционирован мелкой взвесью, частички города парят в смеси с бесплотным туманом, псы и петухи растворены до времени тоже.

- Моя жена умерла, - говорит Карл, и это звучит естественно.

1

Ты думаешь. О чём? Мыши ни о чём не думают, когда скребут в подполье. Ты сам как будто ни о чём, когда вдруг требуешь от себя отчет - о чём думаешь? Спрашивать себя о таких вещах противоестественно, всё равно что спрашивать мышей. Они ни о чём не думают. Следовательно, мыши пусты и чудесны. Когда ты интересуешься такими нюансами, значит ты празден, сделан из вечерней ваты, грызешь ногти, неприкаян. В такой степени затуркан и затрахан совестью-труженицей с её занудством и её уроками, что согласен на любую деятельность заради того, чтобы вымолить себе оправдание, успокоиться, заняться хоть какой "работой". Пробраться, например, в подполье, и глодать там сладкую досочку, обнюхивать черный сухарик. Тебе плохо и твое несчастье гудит медным колоколом, самым матерым в округе. И всегда ещё не родился тот, кто злостнее высек бы тебя, чем ты сам. Нет другого, более несправедливого к тебе, ведь у тебя эксклюзивный, подробный план твоих слабых мест и полный набор выкроек к Тришкиному кафтану твоего размера. Никому больше не извернуться так гуттаперчево, таким гибким морским котиком. Ты и только ты сумеешь найти самое розовое, самое нежное, мягонькое ахиллесово пятно в своём подбрюшье, в которое достаточно ткнуть спичкой, чтобы стало больно. Но ты не упустишь случая вцепиться в него зубами. С блаженной, повинной и пьяной миной ты лежишь и смакуешь гаденькие вчерашние, позавчерашние подробности - как жил, что делал, зачем? Чтобы стать очень down и очень depressed [2] и как следует залиться бесцветной краской стыда, краской без запаха и формы, которая иглой войдет в плоть, наркотически вольется в кровь, обнимется с эритроцитами и, особенно, с гемоглобинами, словно наши с союзниками у пограничной реки - и потечет по твоим артериям прямо к сердцу. А когда до цели доберется первый интернациональный батальон, тогда станет особенно плохо, ведь у несчастья свои экстатические джомолунгмы. Зачем так странно обходиться с мужчинами, которые тебе безразличны, и женщинами, с которыми ты спишь? Почему не случилось законного наследника, а незаконные не вызывают ни чувств, ни интереса? Куда подевалась жена, пусть тысячу раз засранка, но всё-таки, ведь когда венчали - обещали на всю жизнь, хоть тушкой, хоть чучелком? Кто бы вообще мог подумать, что от герцога может сбежать жена? Почему твой отец не узнал тебя перед смертью, хотя очень даже узнал перезрелого суперагента Бернара? Почему, когда произносишь имя Луи, вспоминается, как из декапитированного тела хлестала кровища и как воздух, надувшись красными пузырями, выходил из дыхательного горла, а задушевные разговоры за жизнь отчего-то не вспоминаются? Почему твой собственный портрет смотрит на тебя волком и отчего-то не радует ни в погожий день при отличном освещении, ни в ненастный, при рембрандтовском? Твоя нынешняя любовница - и первая, и вторая, и пятая - может, заслуживает худшего, чем просто быть нелюбимой. Может быть, её стоило бы отругать, отшить, отрядить в богомолки или выдать замуж за какого-нибудь мудозвона и тут же командировать его На Кудыкины Горы главным Черпалой. Может быть, стоит удалиться в скит, в горах или на побережье, или затеять военную компанию, раз такая тоска и такой бездарный декаданс. Может, нужно ещё раз жени-ни-ни-нет, скорее нет, какого чёрта. "Я ни о чём не думаю! Ни-о-чём!" - вот как следует отвечать себе. Со всей непреклонностью, упрямо. Такая отповедь - как перчатка, брошенная самому себе в рожу. Это как Салют Победы. "Ни о чём!" - скажи себе. Можно вслух, ты её всё равно не разбудишь.