Декабристы и русское общество 1814-1825 гг - читать онлайн книгу. Автор: Вадим Парсамов cтр.№ 86

Мысль Поджио была необычайно гибка и подвижна. Различными гранями она могла соприкасаться с самыми разными идеологическими системами, но никогда не исчерпывалась никакой из них в отдельности. По верному замечанию близко знавшего его уже в пожилом возрасте Н. А. Белоголового, Поджио не задавался «никаким доктринерством, никакою преднамеренною тенденциозностью» [819] . Европеизм для него был неразрывно связан с идеей свободы, в то время как Петр I, наоборот, порабощал Россию. Признавая Петра великим («в нем были все зародыши великого… но и только»), Поджио вместе с тем отмечал несовместимость Петра и России. Этой несовместимостью он объяснял насильственный характер петровских преобразований. При этом насилие понималось в буквальном смысле – как применение силы, во власти которой находился сам Петр: «Он с Россией расходился во всем; он выражал движение, другая же – застой; за ним была сила, не им открытая, созданная, а подготовленная, и он ее умел усилить к окончательному порабощению. По крайней [мере], вот смысл и последнее слово его преобразований, всегда надутых, громких, не имевших русского значения» [820] .

Признавая величие Петра, Поджио видит в нем не концентрацию лучших народных качеств, когда подлинно великий государственный деятель трудится во благо своего народа, а проявление некой иррациональной силы. Какой именно, декабрист прямо не указывает, но старается навести читателя на определенные ассоциации: «Есть люди, так странно и наскоро, вероятно, сколоченные, что трудно их подвести под уровень самого ясного умственного мерила! Люди эти, по большей части вынесенные судьбой на плечах народных, достигая некоторую степень высоты, подчиняются законам какой-то новой для них формации и всем явлениям процесса перерождения! Тут, теряя бывшую точку опоры земной, они отделяются от человечества и, сближаясь с искомым божеством, поступают в его непосредственное ведение! С этой поры не ищите в них воли собственной; они действуют, как страдательные существа, по воле найденного ими по себе бога! Они делаются безответными и требуют слепой покорности и повиновения не к себе, а к тому божеству, к которому они сопричастны!..» [821] .

О каком «божестве» идет речь, можно понять из следующего места: «Почему этот неуч, но жаждущий науки, взялся за топор, а не за книгу? Ведь он в Голландии, под рукой и Гаага, и Лейден, и тот же Амстердам, средоточие тогдашнего движения умов; там гремели уже учения нового права, там… но он не ищет пера, а ищет секиру и находит ее. Но что это за пример смирения в этом Михайлове, изучая плотницкое мастерство? Не так ли починно заявил себя и плотник Назаретский?! Нет ли тут искренней религиозности, и не увидим ли в нем нового пророка или последователя Христа! Да он заявит себя пророком, и долго, долго пророчество его будет служить путеводною звездой для его преемников! Да! Он предрек падение патриарха и сам своевластно заменил его и силою собственного указа признал себя главою церкви! Таким образом, он подчинил не свободную, а раболепную церковь государству не свободному, а раболепному!» [822] .

Итак, в Петре все основано на подмене истинных понятий ложными. Орудиями просвещения у него является не книга и перо, а топор и секира. Освоение плотницкого мастерства неслучайно навело Поджио на ассоциации с Иисусом Христом. Но пророчество Петра явно имеет противоположный смысл. Христос проповедовал церковь, Петр – падение патриарха и церкви [823] . Христос нес людям освобождение, Петр – порабощение. Все это должно навести читателя на мысль, что Петр – это антипророк и Антихрист. Однако этот мистический смысл явно не является доминирующим. Неслучайно он дан полунамеком и не должен заслонять иной, социокультурной, интерпретации петровских преобразований. Петр, в представлении Поджио, не мог по-настоящему европеизировать Русь, прежде всего потому, что сам мыслил не по-европейски: «Он был варвар бессознательно; был варвар по природе, по наклонности, по убеждению!» [824] . Его европеизация ограничивалась сугубо поверхностным подражанием Европе: «он не мог при азиятской своей натуре постигнуть истинно великое и ринулся, увлекая за собой и Россию, в тот коловорот, из которого и поднесь не находится спасения! Так глубоко запали и проросли корни насажденной иноземщины!!» [825] .

Деятельность Петра лишена творческого начала и является полностью подражательной. Отсюда ее не только насильственный, но и глубоко ложный характер. А сам Петр – не только антипророк, но и еще антипросветитель. Называя его иронично «нашим просветителем», Поджио показывает, что все петровское просвещение на практике сводилось к стремлению онемечить Русь. Пародируя «Повесть временных лет», декабрист вложил слова летописца в уста Петра, обращавшегося к немцам: «Придите и княжите; онемечимте Россию, и да будет вам благо» [826] . Немцы также не могли быть просветителями России, прежде всего потому, что они не служили ей, а, напротив, использовали ее в своих узкокорыстных интересах, нанося тем самым страшный вред русскому народу. Любопытно, что Поджио, убежденный антимонархист, упрекал Петра в ослаблении монархической государственности: «Как? Человек, обнимавший все отрасли госуд[арственного] управления, конечно, насколько они были доступны для его полуобразования; человек, который силился все вводить и упрочивать (все-таки по своим недозревшим понятиям), и этот самый человек не думал и не хотел думать об установлении и упрочивании монархического после себя престолонаследия» [827] .

В этом сказался Поджио-государственник. Критикуя монархию, вскрывая ее иррациональную природу, декабрист противопоставляет ей рационально устроенное государство конституционного типа, которое в Европе приходит на смену абсолютистскому государству в результате прогресса освободительных идей. В России же Петр, подорвав основы монархического принцип перехода власти, пустил страну не по пути освобождения, а, наоборот, по пути еще большего порабощения. В результате в России установилась своеобразная смесь анархии и деспотизма. «Нет ли тут, – пишет Поджио, – навевания польского духа и престол русский не обратился ли в престол избирательный? И, проследя этот жалкий факт в шести позорных картинах [828] , не в праве ли каждый отчасти мыслитель прийти к этому заключению? Избирательный престол – положим, хотя бы и входило это начало своекорыстных временщиков-вельмож того времени, но где же те условия, которые освящают избрание?» [829] .