Генерал Абакумов. Палач или жертва? - читать онлайн книгу. Автор: Олег Смыслов cтр.№ 97

16 декабря Евгения Аллилуева «показала на допросе, что ее старый знакомый Гольдштейн, заходя периодически к ней в гости, расспрашивал о Сталине, его дочери Светлане». Через три дня Гольдштейна арестовали по личному указанию Абакумова.

Летом 1953 г. полковник Комаров показал, что в конце 1947 — начале 1948 года ему в кабинет в Лефортовской тюрьме позвонил министр и заявил: «Инстанции считают, что Гольдштейн интересовался личной жизнью руководителя Советского правительства не по собственной инициативе, а что за его спиной стоит иностранная разведка».

Заместитель начальника следственной части по особо важным делам М. Т. Лихачев после получения этого указания приказал следователю полковнику Г. А. Сорокину, ведущему дело Гольдштейна: «размотать шпионские связи Гольдштейна и выявить его шпионское лицо».

Сам Гольдштейн в письме Маленкову 2 октября 1953 года сообщал: «19 декабря 1947 г. я был арестован в Москве органами МГБ СССР и препровожден на Лубянку, а затем в следственную тюрьму в Лефортово. Здесь без сообщения причин моего ареста от меня потребовали, чтобы я сам сознался и рассказал о своей якобы вражеской деятельности против Родины.

Меня начали жестоко и длительно избивать резиновой дубинкой по мягким частям и голым пяткам. Били до того, что я ни стоять, ни сидеть не был в состоянии… Через некоторое время мне предложено было подписать протокол (якобы продиктованный мною), в котором говорилось, что я признаю себя виноватым. Я отказался подписать такой протокол. Тогда следователь Сорокин и еще один полковник стали так сильно меня избивать, что у меня на несколько недель лицо страшно распухло, и я в течение нескольких месяцев стал плохо слышать, особенно правым ухом… За этим последовали новые допросы и новые избиения. Всего меня избивали восемь раз, требуя все новых и новых признаний».

В результате избиений Гольдштейн дал «показания о том, что со слов Гринберга ему известно, что в президиуме Еврейского антифашистского комитета захватили руководство отъявленные буржуазные националисты, которые, извращая национальную политику партии и Советского правительства, занимаются несвойственными для комитета функциями и проводят националистическую деятельность. Кроме того, Гольдштейн показал о шпионской деятельности Михоэлса и о том, что он проявлял повышенный интерес к личной жизни главы Советского правительства в Кремле. Такими сведениями у Михоэлса, как показал Гольдштейн, интересовались американские евреи».

Вскоре после выбитых показаний Виктор Семенович лично прибыл в Лефортовскую тюрьму и спросил у Гольдштейна:

— Итак, значит, Михоэлс — сволочь?

— Да, сволочь, — ответил узник.

9 января 1948 года в МГБ был подготовлен соответствующий материал для вождя, в котором показания Гольдштейна звучали следующим образом: «Михоэлс дал мне задание сблизиться с Аллилуевой, добиться личного знакомства с Григорием Морозовым. «Надо подмечать все мелочи, — говорил Михоэлс, — не упускать из виду всех деталей взаимоотношений Светланы и Григория. На основе вашей информации мы сможем разработать правильный план действий и информировать наших друзей в США, поскольку они интересуются этими вопросами»».

10 января вождь ознакомился с материалами и дал Абакумову «срочное задание быстро организовать работниками МГБ СССР ликвидацию Михоэлса, поручив это специальным лицам».

В 1953 году, находясь в тюрьме, Абакумов показал: «Тогда было известно, что Михоэлс, а вместе с ним и его друг, фамилию которого не помню, прибыли в Минск. Когда об этом было доложено И. В. Сталину, он сразу же дал указание именно в Минске и провести ликвидацию Михоэлса под видом несчастного случая, то есть чтобы Михоэлс и его спутник погибли, попав под автомашину.

В этом же разговоре перебирались руководящие работники МГБ СССР, которым можно было поручить проведение указанной операции. Было сказано — возложить проведение операции на Огольцова, Цанаву и Шубнякова.

После этого Огольцов и Шубняков вместе с группой подготовленных ими для данной операции работников выехали в Минск, где совместно с Цанавой и провели ликвидацию Михоэлса».

Слово Е. Жирнову: «Как рассказал автору непосредственный участник операции — начальник отдела по работе с интеллигенцией второго главка МГБ СССР полковник Федор Шубняков, по первоначальному плану убийство должно было произойти в Москве.

Боевики с Лубянки установили наблюдение за артистом, но улучить момент и впихнуть Михоэлса в машину в столице им так и не удалось. Популярный актер ни разу не оказывался на улице в одиночестве. А потом он вообще почти перестал выходить. Боевики решили, что он обнаружил наблюдение и все понял. Хотя, возможно, его просто напугал арест Евгении Аллилуевой и последовавшие за тем аресты Исаака Гольштейна и Захара Гринберга — людей, которых МГБ прочило в связные между ней и Михоэлсом.

Брать Михоэлса на квартире, которая находилась в здании театра, было слишком рискованно — могли появиться нежелательные свидетели. Поэтому место действия решили перенести в Минск, куда Михоэлс уезжал на просмотр спектаклей — претендентов на Сталинскую премию. Прежде всего ему срочно поменяли попутчика — им стал осведомитель МГБ Владимир Голубов-Потапов. В тот же вагон сели два боевика. Они отвечали за то, чтобы Михоэлс не попытался сойти с поезда по пути. В Минске решили за жертвой не следить. Ликвидаторы хотели, чтобы он почувствовал себя там в безопасности. К тому же о каждом шаге Михоэлса МГБ и так сообщал Голубов».

Его хорошо знал Александр Борщаговский, который в 1993 году в «Новом Мире» написал о нем следующее: «Едва ли кто принял тогда на веру официальную версию о случайной гибели, о наезде или автомобильной катастрофе. Слухи множились…

Важной уликой было для меня то, что за два дня до отъезда Михоэлса в Минск ему внезапно сменили попутчика: вместо театрального критика Ю. Головащенко, уже оформившего командировку, Всероссийское театральное общество (ВТО) послало критика Голубова, талантливого литератора, автора первой книги об Улановой, в прошлом минчанина, окончившего в Белоруссии Институт инженеров железнодорожного транспорта. Не подозревая своего славного, пьющего коллегу Володю Голубова в сотрудничестве с органами госбезопасности, оплакивая его как случайную жертву убийц, я не мог не подумать о том, зачем его едва ли не силком принудили ехать в Минск. Ему бы радоваться поездке с мудрым и веселым Михоэлсом, который, как известно, не плошал в рюмочных баталиях ни с Фадеевым, ни с Алексеем Толстым, ни с мхатовскими корифеями…

А Голубов нервничал, места себе не находил.

В день отъезда я увиделся с ним дважды — в ВТО, куда заглянул через Пушкинскую площадь из своей редакции «Нового мира», и на Белорусском вокзале перед отходом поезда. Не зная, что я приду на вокзал, Михоэлс позвонил ко мне домой, сказал моей жене Валентине, чтобы я не тревожился, — он вернется через несколько дней и прочтет труппе мою пьесу: он собирался ставить в ГОСЕТе запрещенную тогда Главреперткомом мою пьесу о временах фашистской оккупации Киева.

На вокзале Голубов как-то сиротливо прижался ко мне, признался, что «вот так» — пухлой рукой он провел по воротнику пальто — не хочет ехать, не думал и не хочет… «Зачем же ты дал согласие? Ты в ВТО не служишь, послал бы их подальше». Он посмотрел на меня серьезно и печально, сказал понуро, что нужно, просят, очень просят, потом чуть посветлел лицом — мол, с Михоэлсом все-таки интересно.