Раневская, что вы себе позволяете?! - читать онлайн книгу. Автор: Збигнев Войцеховский cтр.№ 27

Фаина Раневская, а ей жена Михаила Ромма рассказала о фильме, насторожилась. И не зря. Дальше становится известно, что Большаков нацелился вырезать из фильма эпизод, где Роза Скороход встречается со своим сыном в тюрьме.

Фаина Раневская считала эту сцену лучшей, сыгранной ею в фильме.

И не просто лучшей, но самой необходимой. Потому что в этой сцене раскрывается весь трагизм ее героини — Розы Скороход. Фаина Раневская со своим упорством во всех, даже самых маленьких, ролях стремилась сделать своих героев живыми, настоящими людьми. А человек, она понимала это более чем, не может иметь некое схематическое устройство, определяемое нехитрой формулой распознавания «свой-чужой». Человек — это целый мир, сложнейший и интереснейший, мир, который в зависимости от разных обстоятельств раскрывается совершенно по-разному. И именно в трагических ситуациях глубина раскрытия человеческой души достигает зачастую своего предельного значения.

Эта сцена встречи Розы и ее сына была именно такой для героини: здесь зритель вдруг понимал всю трагедию женщины, проникался ее искренней болью.

Вырезать это место — это не просто лишить зрителя нескольких минут созерцания игры актрисы, это, по сути, убить напрочь тот образ, который создавала Фаина Раневская.

С болью в сердце созданные образы становились частью самой Фаины Раневской — мы в этом еще убедимся, когда станем говорить о главной роли в ее жизни — миссис Сэвидж. Впрочем, в тот момент главный для Раневской был образ Розы Скороход. Она не могла допустить отсечения от него человечности, самопожертвования. Пусть образ и был негативным, но он не был враждебным, не был античеловеческим! Роза Скороход скорее жертва, жертва самой себя…

Фаина Раневская не находила себе места. Ехать в Москву? Нет, в такое время это было бы расценено как нарушение дисциплины, за это можно было бы поплатиться, так ничего и не сделав. Писать Большакову? Бесполезно, он не станет читать, как только поймет, в чем дело.

И тут судьба смилостивилась над Раневской неожиданной вестью: сам Иван Большаков прибывает в Ташкент. Зачем — это уже отдельная история, но он, кроме прочего, организовал там прием работников кино и актеров, преимущественно, конечно, по личным вопросам. На прием записалась и Фаина Раневская.

То крайнее состояние внутреннего напряжения и духовного волнения, в котором в тот день находилась Раневская, может передать тот факт, что она простояла в тесной приемной несколько часов, хотя ее неоднократно приглашали присесть. А она не могла. Элементарно не могла сесть, потому что она шла, может быть, на самый отчаянный в своей жизни шаг.

Фаина Раневская не присела и во временном кабинете Ивана Большакова, хотя он услужливо указал ей на стул. Потом он сам поднялся со своего места, подошел и, отодвинув стул от стола, вежливо пригласил присесть. Но Раневская опять отказалась, тут же спросив прямо: правда ли это, что по его приказу из фильма «Мечта» выброшена сцена встречи Розы Скороход с сыном в тюрьме?

Она спросила с таким напряжением в голосе, что Большаков смутился и стал что-то лепетать о том, что героиня Раневской — Роза Скороход — в фильме образ отрицательный и до места встречи очень понятный простому советскому человеку. А вот эта встреча в тюрьме… Она вызывает чувство жалости, сострадания. Как же можно жалеть, по сути, врага? Это неправильно, сегодня советские люди не должны знать жалости, сегодня они должны гореть, да нет — пылать ненавистью к врагам Советской республики. В общем, эта сцена сбивает с толку советского человека, заставляет думать… совсем о другом, о чем он не должен думать. Она, эта сцена, эта Роза Скороход, уводят зрителя от главной идеи фильма, разбавляют праведную ненависть ненужной сентиментальностью и жалостью.

Раневская слушала молча, неотрывно, практически не моргая, глядя в глаза Большакова, и тот в конце совсем замялся.

Раневская подошла и встала практически вплотную к председателю госкомитета и спросила:

— Вы знаете, что такое диалектика?

Большаков растерянно что-то хмыкнул в ответ, пытался даже улыбнуться, силился что-то сказать, чтобы перевести разговор в шутливую сторону. Но Раневская не улыбалась. Ее глаза с такой пристальностью смотрели на Большакова, что он невольно отклонился туловищем назад, рискуя упасть, с трудом сдерживая равновесие.

— Если Вы, Иван Григорьевич, не восстановите эту сцену, я убью Вас. Меня ничто не остановит.

Раневская говорила тихо, очень тихо. Как позже она сама рассказывала, в этот момент она собрала в себе всю ненависть, на которую была способна.

Сказала и ушла.

Сцена была восстановлена. И фильм вышел к зрителям с ней.

Но есть в этой ситуации и еще кое-что. Раневская, вспоминая этот свой поход к Большакову, невольно призналась, что когда уже выходила из кабинета, подумала о том, что сцена получилась замечательная!

В самый, быть может, трагический момент своей жизни она думала об игре!

Только не надо думать, что Раневская попросту играла…

Раневская об этом случае

Какой кадр погиб зря! (О встрече с Большаковым.)

Если не хочешь выпускать картину на экран, найдешь десятки поводов…

Решил, что вот эту небольшую часть книги нужно поставить именно вслед за предыдущей. Просто я чувствую, что у вас, уважаемые читатели, начал создаваться образ Раневской как… ну, железной леди, что ли… Этакой бесстрашной, все понимающей, способной отстаивать свое право до последней капли крови.

Да нет же. Раневская была самым обыкновенным, живым человеком из мяса и костей. И все то, что выделяло ее из остальной массы, основывалось не на бесстрашии, не на дурацком героизме, не на женской бесшабашности, а на способности чувствовать сильнее, чем другие, сопереживать сильнее, чем другие, быть совестливее и правдивее, чем другие. Думаете, Раневская не боялась? Боялась. Но она шла, шла потому, что не пойди — и не сможет потом жить со своей совестью.

Пожалуй, можно все это назвать одним явлением в характере Фаины Раневской — она не могла оставаться безразличной и не могла прятать, сдерживать свое небезразличие. В том, что Фаина Раневская была, как и все люди, в определенной степени зависима, впечатлительна, поддающаяся всеобщему настроению массы, — это очевидно.

…После того, как в Камерном театре была запрещена «Патетическая соната», Раневская осталась без роли. Ей нужно было искать работу. И она пришла в Театр Красной Армии по приглашению: ей обещали интересную работу, несколько ролей — вы об этом прочли еще раньше в этой книге. И вправду, долгое время Раневская была занята сразу в трех спектаклях.

Как вы уже знаете, Театр Красной Армии имел свою собственную задачу: готовить «праздничные» постановки, то есть спектакли, приуроченные к особенным датам молодого Советского государства. Даром сказать, что у государства молодого — через самое короткое время — этих праздничных дат стало больше, чем запрещенных христианских праздников. Один из спектаклей, который был «наготове», назывался «Гибель эскадры». Спектакль хороший по большевистским меркам, иначе говоря — никакой. Постановкой спектакля занимался уже неоднократно мелькавший на этих страницах Юрий Завадский. Если говорить кратко, то главная его задача, исполнения которой он требовал от актеров, сводилась к безусловному исполнению режиссерского замысла. Ни шага в сторону! Ни слова лишнего! Никакой смены интонаций!