Конструктор забрался на огород через дыру в заборе и выкопал при помощи ножа четыре сухих картофельных куста. Собрал клубни-недомерки в пластиковый мешок, отер холодный пот с расчерченного морщинами лба. Однако стоило Эстерсону приняться за пятый куст, как наконец-то сработал датчик движения — отнюдь не первый из тех, в чей сенсорный радиус инженер попал с начала своей авантюры. Сигнализация была дряхлой и своим паспортным данным давно уже не отвечала.
Сразу же раскричалась сирена.
В домике, где когда-то жила Полина, а теперь квартировали сыны Великой Конкордии, зажегся свет. Эстерсону ничего не оставалось, как улепетывать во все лопатки к океану…
Конечно, клоны не ожидали вторжения. И сигнализацию поставили просто потому, что «так положено».
А вот будь они малость порасторопнее — Эстерсону не поздоровилось бы.
Да и от Полины — конечно, уже после растроганных слез — он получил темпераментную взбучку. Пришлось пообещать, что картофельные вылазки больше не повторятся…
Непонятно, чем кончилась бы эта робинзонада для худышки Полины, если бы через три недели после вынужденной посадки пилота Николая к землянке робинзонов не приблудилась… коза!
Да-да, настоящая коза. Длинношерстая, голодная и шустрая.
Ее призывное блеяние Эстерсон и Полина услышали однажды утром в ближних кустах. Вскоре в ветвях засквозило нечто белое, еще минута — и показалась бородатая морда животного. Вредные глаза смотрели на людей с любопытством.
— Роло, прошу тебя, прогони эту гадину! — капризно сказала Полина.
— Нет опасности! — авторитетно заметил Эстерсон.
— Все равно я коз ненавижу! Когда я была маленькая, одна такая козюля в зоопарке чуть не откусила мне полпальца!
— Но ты уже не маленькая!
Откуда взялась коза, оставалось только догадываться. На Фелиции дикие козы не водились. Тем более для дикарки коза выглядела слишком ухоженной — ее белая шерсть была не грязнее волос Полины и Эстерсона.
— Я думаю, она появляться из Вайсберг, — предположил Эстерсон.
— Невероятно. Во-первых, это чертовски далеко. А во-вторых, в консульстве сроду не держали никого, кроме такс и кошек! Когда я представляю себе консула Вильгельма Штраубе — в прошлом пресс-секретаря Венской оперы, уволенного по подозрению в педофилии, — который вычесывает гребешком козу, мне становится ужасно смешно!
— Тогда ее привезти клоны!
— Вот это ближе к истине. Хотели из нее сделать ритуально чистую отбивную, но она, почуяв, какая судьба ее ждет, перегрызла веревку и сбежала!
— Если бы я работал в ведомстве пропаганды, я дал бы передовице название «Общества клонов не выносят даже козы…» — Последнюю фразу Эстерсон произнес на немецком, не в силах больше бороться с неподатливыми русскими окончаниями.
Полина заливисто расхохоталась. Эстерсон тоже загоготал — хрипло и взрывчато, как всегда. Коза же наблюдала за дискуссией из кустов. Судя по всему, она была привычна к звукам человеческой речи.
— Не нужно ее прогонять. Нужно оставить.
— Это еще зачем?
— Еда!
— Еда?! Но я не позволю тебе укокошить бедное животное!
— Зачем кокошить? Ее нужно… м-м… — Эстерсон нахмурился, подбирая нужное слово, но ни в русском, ни в немецком отделах его памяти нужного не сыскалось. Однако инженер все же нашелся и изобразил жестом попеременное потягивание воображаемых сосков.
— Доить? — наконец-то догадалась Полина. — Melken?
— Да!
— А ты уверен, что это самка?
— А кто еще?
— Молодой козлик, самец.
— Нет. Пока нет, — покраснел Эстерсон.
Однако им повезло. Коза действительно оказалась самкой с внушительным розовым выменем, которое давало литр-полтора отменного сладкого молока каждый день.
Козу было решено назвать Беатриче. Имя предложил Эстерсон — любитель итальянской классики.
— Тогда уже Бе-е-еатриче, — заметила Полина. — Только доить ее сам будешь. Потому что я боюсь!
Беатриче принесла не только калории, но и новые развлечения. Они часами наблюдали за животным, во что бы то ни стало стремящимся занять наивысшую точку пространства. В своем стремлении ввысь Беатриче забиралась даже на низкие развилки некоторых деревьев. При этом смотрелась она настолько комично, что не улыбнуться было невозможно!
— Смотрите, дети, это белочка! — голосом воспитательницы комментировала Полина, указывая на Беатриче, которая поедала перезревшую пурику, уверенно стоя на ветке в трех метрах от земли.
Да, коза оказалась весьма прожорливой. В первые же дни она схарчила траву вокруг полянки, где трапезничали Эстерсон и Полина. Затем уничтожила все молодые побеги на деревьях и кустах. И принялась за только что выстиранную в роднике футболку Полины…
— Твоя коза мне уже вот где стоит! — в сердцах воскликнула Полина, выразительно перерубив ребром ладони свою длинную сильную шею под самым подбородком.
— Молоко — хорошо, значит, и коза — хорошо, — возразил рассудительный Эстерсон. — Нормальная коза должна пастись!
Конструктор нескромно просиял.
Слово «пастись» он выучил только утром и невероятно этим гордился. Нужно сказать, появление Беатриче внесло новую струю в их занятия русским. Например, Эстерсон без запинки шпарил наизусть детские стишки вроде «Идет коза рогатая» и «Жил-был у бабушки серенький козлик».
— Пусть пасется где-нибудь в другом месте! Скоро она сожрет столько травы и листьев, что нашей маскировке — капут! Наше место начнет подозрительно выглядеть с воздуха!
— И что мне теперь делать? — спросил Эстерсон, напирая на «теперь».
— Как это — что? Уводить ее подальше и пасти! Ты разве не знаешь, что животных нужно пасти?!
— А почему ее должен пасти я, а не ты? Или хотя бы по очереди?
— Ты разве забыл, что я ее боюсь?
— Возможно, я тоже ее боюсь!
— Не боишься! Не надо врать! Вы с ней вчера разве что не целовались! Я все видела!
— Все равно не понимаю — почему я?
— Лучше я сделаю что-нибудь другое. Тоже полезное!
— Например, что?
— Например, почитаю! — С этими словами Полина встала с пенька и, тряхнув своими красивыми волосами, поступью особы королевской крови отправилась в землянку.
Эстерсону оставалось только издать сдавленный вопль отчаяния. В иные минуты он искренне сочувствовал первому мужу Полины, погибшему Андрею. Столько лет терпеть эту капризную дамочку, которая думает только о себе и считает, что это в норме вещей! Это же чокнуться можно в самом деле! Да что она о себе возомнила?
Но проходила минута, и Эстерсон начинал осознавать, что его жалобы притворны. И что он отдал бы десять лет своей скучной конструкторской жизни за то, чтобы прожить с Полиной хотя бы один год из тех, что был прожит ею с Андреем.