Ленинградская бойня. Страшная правда о Блокаде - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Бешанов cтр.№ 98

В полосе 8-й армии события развивались аналогично, соединениям первого эшелона не удалось продвинуться дальше первой траншеи. В конце месяца в сражение были введены 379-я и 165-я стрелковые дивизии, сменившие 18-ю и 256-ю. Но и после этого положение не изменилось, советские войска топтались на месте, конечно, «перемалывая» по ходу дела силы противника.

В схватку вступали все новые соединения. Бои разгорелись жесточайшие, пленных не брали.

Генерал Линдеман почти сразу использовал свой резерв — 121-ю пехотную дивизию на восточном участке и 28-ю егерскую — западнее Синявинских высот. Пользуясь несогласованностью действий двух советских группировок, командующий 18-й армией успевал маневрировать силами, заменять потрепанные полки и удерживать позиции на обоих направлениях прорывов. 24 июля он снял из-под Ленинграда 58-ю пехотную дивизию генерала фон Граффе-на и бросил ее в контратаку между Невой и Поселком № 6. При поддержке «тигров» немцы потеснили обратно части 67-й армии, но были остановлены сильнейшим фланговым огнем с западного берега. От Красного Бора была переброшена 254-я пехотная дивизия. Из состава 16-й армии фон Кюхлер передавал 126-ю пехотную дивизию, которая сменила 28-ю егерскую.

29 июля к операции присоединилась АДЦ. В ее первом налете участвовало 333 самолета, в последующих — от 100 до 150. Мерецков сетует, что генерал-полковник А.Е. Голованов пожадничал и выделил фронту «не так уж много боевых машин». А вот в докладе штаба 18-й немецкой армии от 10 августа о ходе боевых действий на северовосточном участке фронта сообщалось: «В наиболее сильном налете вражеской авиации в один из дней участвовали 1110 самолетов. Наша авиация смогла задействовать не более 20 боеспособных истребителей». Кроме того, бензин и бомбы расходовались неограниченно.

В течение пятнадцати дней дальние бомбардировщики обрушивали удары с воздуха на коммуникации противника, начиная от Мги и Ульяновки и кончая Лугой, Нарвой и Псковом.

В ночь на 11 августа советская сторона задействовала еще семь дивизий. Так, генерал Стариков ввел в бой 256, 165 и 378-ю стрелковые. К исходу следующего дня они заняли опорный пункт Поречье. 12 августа дальние бомбардировщики Голованова были перенацелены на центральный участок советско-германского фронта.

Внезапно «сопротивление гитлеровцев возросло». Мерецков, по его собственному утверждению, был доволен: «Оказалось, что гитлеровское командование целиком сняло из-под Ленинграда две пехотные дивизии, предназначенные для штурма города (в сентябре 1941 года фон Леебу не хватило для штурма 11 дивизий, в том числе трех танковых), и заткнуло ими дыру, чтобы локализовать прорыв, не дав ему превратиться в широкую брешь. Волховчане радовались этому и гордились: шутка ли, ведь срывался план фашистов вновь пробиться с юга к Ладожскому озеру и выполнялось указание Ставки о максимальном уничтожении гитлеровских войск!» Сколько было уничтожено собственных войск, маршал Мерецков так никогда и не вспомнил.

Война, в зависимости от того, где находился очевидец, выглядит по-разному. Можно радоваться выполнению указаний Ставки, сидя в Малой Вишере в ста километрах от передовой, можно с НП дивизии ругать пехоту, которая не поднималась в атаку, а можно взглянуть с точки зрения «активного штыка», жизнь которого измерялась одной неделей, солдата, «ползущего на брюхе по фронтовой грязи».

Примерно в это время из района Погостье к станции Апраксин пост ночным маршем вышла и с ходу вступила в бой 311-я Кировская дивизия. Так вот ее бойцы не заметили ни радостных лиц волховчан, ни своей артиллерии, которая настолько «перестаралась», что к 17 августа исчерпала весь запас снарядов, отпущенных на операцию. Дивизия растаяла в три дня. Дневник сержанта 1067-го стрелкового полка разительно отличается от мемуара гордого успехами маршала:

«15 августа.

Подходим к передовой. Дивизия растянулась по траншеям. Как всегда путаница. То бежим, то ждем чего-то. Сравнительно тихо… укрылись в воронке… На дне воронки — каска. Пнул ее ногой — тяжело: в ней полчерепа, вероятно, с прошлого года. Идем дальше. Траншеи сходятся под железнодорожным мостиком, откуда один путь — в пекло. Навстречу ползут раненые, окровавленные и грязные, с изжелта серыми лицами, запекшимися губами и лихорадочно блестящими глазами. Кряхтение, стоны, матерная брань… Долго ли еше осталось нам жить? Говорят, в бой пойдем с хода, предыдущей дивизии хватило на два часа. «Бьет!.. Бьет, стерва!» — отвечают раненые на расспросы… Земля ухабистая — воронка к воронке. Тяжело… Слух напряжен и болезненно ловит каждый шорох. Вот… Летит! Кубарем катимся в траншею, глубже, ниже, в яму, руками во что-то липкое… Грохот разрыва, падает земля. Пронесло. Встаем. Яма — сортир.

16 августа.

Ночью закопались в землю недалеко от немцев. Сидим в ямах. Вылезти и встать нельзя — убьет. Кажется, ветер состоит из осколков. Чтобы чем-нибудь занять время, забыться, играем в тут же выдуманную игру: двое выставляют из ямы автоматы прикладом кверху, чей скорее разобьет, тот выиграл… Пушку разбило. Ствол загнут крючком.

В полдень идем с пакетом в тыл. Трое. Сперва ползком, как змеи, до траншеи, а потом бегом, дальше. Ноги едва двигаются, дыхание с хрипом и свистом. Останавливаться нельзя. Те, кто пытался отдыхать, лежат теперь по обеим сторонам траншеи, и кровь тонкими черными струйками стекает по глинистым стенкам, скапливается на дне липкими лужицами… Начинается обстрел. Немцы, очевидно, нас заметили и бьют удивительно точно…

18 августа.

С 14-го числа не спал. Сидим в тех же ямах. Новую пушку закопали глубже прежней, и пока она цела. День назад прилетел из тыла наш снаряд и взорвался в пяти шагах от нас. Хорошо, что были в яме… Снаряд выворотил из земли покойника, еще свежего. Сегодня он греется на солнышке и попахивает. Здесь в земле целые наслоения. На глубине полутора-двух метров можно найти патроны, оружие, одежду, старые валенки. Все взмешано… Впереди, на нейтральной полосе, штук сорок танков. Одни рыжие, сгоревшие. Другие еще целые, но неподвижные — их расстреливают немцы из тяжелых мортир. Перелет — недолет, опять перелет. Трах! Многотонный танк разлетается в куски. Каково танкисту! Ведь он не имеет права покинуть подбитой машины… Один танк стоит близко от нас, передом к нашим траншеям. Он возвращался из атаки, когда был подбит. Вокруг башни его намотаны человеческие внутренности — остатки десанта, ехавшего на нем в атаку. Снаряды, предназначенные немцами для этого танка, летят в нас. Глубже вжимаемся в землю…

От дивизии нашей давно остался один номер, повара, старшины, да мы, около пушки. Скоро и наш черед. Каша опять с осколками: когда подносчик пищи ползет, термос на его спине пробивает… Гимнастерка и штаны стали как из толстого картона: заскорузли от крови и грязи. На коленях и локтях — дыры до голого тела, проползал. Каску бросил, их тут мало кто носит, но зато много валяется повсюду. Этот предмет солдатского туалета используется совсем не по назначению. В каску обычно гадим, затем выбрасываем ее за бруствер траншеи, а взрывная волна швыряет все обратно, нам на головы… Покойник нестерпимо воняет. Их много здесь кругом, старых и новых. Одни высохли до черноты, головы, как у мумий, со сверкающими зубами. Другие распухли, словно готовы лопнуть. Некоторые неопытные солдаты рыли себе укрытия в песчаных стенках траншеи, и земля, обвалившись от близкого взрыва, придавила их. Так они и лежат, свернувшись калачиком, будто спят под толстым слоем песка. Картина, напоминающая могилу в разрезе. В траншее тут и там торчат части втоптанных в глину тел; где спина, где сплющенное лицо, где кисть руки, коричневые, под цвет земли. Ходим прямо по ним.