Юркого зверька, конечно же, и след простыл.
Я потряс затекшей рукой, которую уже начало противно покалывать, и приподнялся, соображая, что произошло. Под комлем было нежарко, но и здесь чувствовалась духота разгоревшегося дня. Резкая полоска тени отделяла меня от полуденного зноя.
Выползая из убежища, я насторожился: ни бабушкиного ауканья, ни басовитого ворчания деда не было слышно. Вокруг трещали кузнечики, застыли в безветрии колоски травы, в вышине разносился стук дятла.
Подкрался страх. Сердце неприятно сжалось, а на грудь, аккурат в ямку солнечного сплетения, словно кто-то надавил жестким пальцем да так и оставил.
Я вскочил и, стряхивая смолистые хлопья коры с шорт, взбежал на пригорок. Завертел головой в надежде увидеть белую панаму деда или фиолетовое пятно бабушкиной блузки. Никого. Палец нажал на ямку в груди еще чуть сильнее, в горле пересохло.
А вдруг они тоже решили со мной поиграть в прятки?
— Ау, — сипло выдавил я. Прокашлялся. Повинуясь какому-то древнему инстинкту, сложил ладони рупором возле рта и завопил во всю глотку: — Ау-у-у-у!
Эхо всего один раз стукнулось о кроны сосен и замерло. Кузнечики на несколько секунд прекратили стрекотать, а потом затарахтели еще громче — будто издеваясь над перепуганным мальчуганом.
Я потерялся.
Мысль обрушилась на меня, как жгучий удар кнута, заставив вздрогнуть и сжаться. Слезы сами собой брызнули из глаз. Я крутанулся на месте и заорал, срывая голос:
— Ба-а-а! Де-е-е! Ну вы чего? Где вы?!
Вековые стволы вновь не дали звуку разнестись далеко. Я вихрем слетел с пригорка и побежал куда глаза глядят, не чуя ног, рассекая хлещущую по голым рукам траву. Плач сбивал дыхание, невидимый палец продолжал толкать в грудь. Кузнечики насмешливо смеялись в спину…
Не помню, сколько я несся, виляя между сосен и перескакивая через торчащие корни. Время разорвалось на дергающиеся клочки, расслоилось на узкие полоски. Мелькали пни, корявый сушняк, кусты с мелкой красной ягодкой, бирюзовые бляшки лишайника… Все это с огромной скоростью двигалось слева, справа, снизу, размываясь в пестрые ленты, и казалось, что это не я бегу, а дремучий лес проворачивает меня через свои гигантские валики.
Наконец я споткнулся, кубарем прокатился по склону и с треском протаранил целый ворох сучьев, скопившийся в ямке. В нос шибанул острый запах гнили, по расцарапанной коленке потекла кровь. Дыхание сбилось: воздух шумно влетал в легкие, и диафрагма судорожными толчками выплевывала его обратно. На футболку спереди налипла целая россыпь мелких колючек, а вихор над правым виском слипся от смолы.
Я вскочил, слюнявя ладонь и протирая ссадину на коленке. Все еще хотелось плакать, но слез больше не было — только соленые разводы, неприятно стягивающие кожу на щеках.
— Ау! — вновь крикнул я на выдохе. — Де! Ба-а-а! Я зде-е-есь!
Тишина. Тонкий писк потревоженного комара, хор кузнечиков, скрип тяжелой ветки где-то наверху — все эти звуки не нарушали безмолвие леса, напротив: они создавали его. Парадоксально, но именно из них и рождалась жуткая душащая тишина.
Следующая мысль на какое-то время обездвижила меня. Потеряться — еще не самое страшное. Потеряться можно и в городе, среди людей, в толпе. А здесь никого нет…
Я заблудился.
Палец, упершийся в грудную ямку, надавил вдруг с такой яростью, что мне показалось, будто я физически почувствовал этот нажим. Жара теперь исходила не только от палящих лучей беспощадного солнца, она поселилась внутри. Я почувствовал жажду — сначала робкую и легкую, но чем больше я о ней думал, тем скорее она крепла и становилась невыносимой. Язык стал сухим и прилип к нёбу, в горло словно песка сыпанули, губы заболели и, казалось, потрескались, как кожура на пережаренных семечках. В считанные минуты ощущение недостатка воды полностью завладело мной, охватило организм и рассудок целиком, отсекая все остальные желания и потребности.
Я затравленно оглянулся. Местность вокруг была совсем незнакомая. В сознании повисли бусы из хрупких логических цепочек, собранных разумом пятилетнего ребенка.
А картинка-то складывалась ой какая нерадужная: пока я валялся в отключке, бабушка с дедом искали меня, но не заметили под проклятой корягой и решили, что я убежал. Они пошли дальше, а я, когда пришел в себя, перепугался и рванул прочь от тропы. И теперь представления не имею, где нахожусь, куда делись родные и в какую сторону идти.
Пока я раскладывал все по полочкам, удалось слегка успокоиться, но как только мозаика выстроилась в цельное полотно, вновь навалился страх, и невидимый палец тюкнул в грудь.
Пить хотелось дико. Я решил поискать речку или ручей — ведь наверняка где-то поблизости должна быть вода. Если бы дед был рядом… У него с собой была целая фляжка с компотом и термос с огненным чаем. Сейчас я готов был глотать даже противный кипяток.
Вспомнилось, как в детском садике нам рассказывали, что мох в лесу растет на деревьях с северной стороны. Я обошел ближайшие сосны, но не обнаружил никакого мха. К тому же пришло понимание, что даже знай я, где север, никакой пользы от этого не будет.
Я выбрал направление и потрусил, по-взрослому рассудив, что если все время бежать прямо, то рано или поздно наткнешься либо на речку, либо на дорогу. А дороги выводят к людям, у которых есть вода.
Здравая мысль придала сил и уверенности, и минут на десять удалось воспрянуть духом. Но чем дольше я бежал, тем стремительнее улетучивалась надежда на счастливое спасение. Вокруг, насколько хватало глаз, были только сосны, покрытые сухой хвоей песчаные холмы и редкие кустарники с волчьей ягодой.
По щекам опять потекли слезы отчаяния.
— А-а-у! — надрывно кричал я время от времени, не узнавая своего охрипшего голоса. — Ба-а! Де-е-е! Ау!
Пересохший язык слушался все хуже. В голову снова полезли гнетущие мысли. В тот момент впервые в жизни я подумал о смерти, но испугал почему-то не сам факт того, что меня вдруг не станет, а то, что никогда больше не увижу бабушку с дедом и не поиграю в железную дорогу, которую они обещали подарить на день рождения.
Пронзающий страх гнал меня вперед, заставляя ускоряться. В боку закололо, пузырящиеся сопли мешали дышать.
А лес не желал меня отпускать. Ни реки, ни даже крохотного ручейка не попадалось, и мне начало казаться, что забрызганные желтыми солнечными пятнами холмы простираются на сто километров вокруг. Куда ни сверни — везде будет древний, высушенный зноем бор.
Несколько раз я останавливался, чтобы передохнуть, но долго сидеть на месте не получалось, потому что злой палец начинал беспощадно давить в солнечное сплетение. Я вновь вставал, утирая слезы, и вновь бежал вперед.
Деревья, кусты с ядовитой ягодой, ковер из серой хвои и песок — как бесконечный калейдоскоп, заевшая пластинка, пущенная по кругу карусель… Песок, песок, песок. Горячий, шершавый, забивающийся в сандалии и натирающий ступни и щиколотки до мозолей…