* * *
Ник вылез из автобуса на станции, название которой сразу забыл. Оставил сумку на обочине дороги и налегке зашагал через поле к закатному солнцу. Оно было огромным, пухлым, больным… И от его лучей, казалось, по земле разливалась лужа крови.
Когда Ник зашел за горизонт, он увидел кокон багрового цвета, размером с железнодорожную цистерну, из которого уже наполовину выбралась жемчужная бабочка. Она подрагивала серебристыми крыльями и скреблась тоненькими лапками о край своей «колыбели», но почему-то не могла окончательно вылезти наружу, а тем более — взлететь в небо. Ник закинул голову и посмотрел наверх. Чернила ночи казались абсолютно беспросветными — даже звезды не загорались, ожидая, когда же луна переродится и взлетит.
— Ну, давай же! — Ник осторожно потянул на себя край то ли кокона, то ли солнечной шкуры, чтобы помочь бабочке выбраться.
Та дернулась всем телом и вытащила мягкое брюшко наружу. Повела усиками, нерешительно хлопнула одним крылом и начала, спотыкаясь, бродить по полю, путаясь в остовах прошлогоднего бурьяна.
Ник вздохнул и подошел к луне вплотную. Заглянул в ее муаровые глаза, в которых догорал желтый цвет, сменяясь холодным стальным, и обнял.
Через минуту на ночное небо величественно выплыла из-за горизонта жемчужная бабочка. На пол квартир легли серые квадраты лунного света, искры скользнули по крыльям ночных самолетов, а рваные белые пятна побежали наперегонки по столам в вагонах скорых поездов.
* * *
— Этой весной мы спасли луну, — пробормотал Курт, положив руку на теплую спину невидимого грифона. Тот подозрительно покосился на человека и продолжил читать книгу Земли, подсвечивая страницы медовыми глазами.
— Дожить бы всем до следующей, — ответила девушка с бесцветным взглядом и достала из сумки ножницы. — Пошли уже странничать. Или случайно происходить.
…Или случайно происходить.
Вечная мерзлота
Поезд стоял в Тобольске долго, больше двадцати минут, но Зимин все равно чуть не опоздал на посадку. На подъезде к вокзалу такси закрутило на скользкой дороге, водитель коротко и хрипло вскрикнул, выкручивая руль — машину юзом повело на фонарный столб. Зимин будто оцепенел и тупо смотрел, как приближается темная полоса, готовая вмяться в бок автомобилю, и пассажира вмять, и… Таксист в последний момент чудом вырулил. Тормоза взвизгнули, и машина со скрежетом припечаталась к высокому бордюру.
— Черт. Вот черт, — Зимин задрал рукав пальто и уставился на часы. Пытался убедить себя, что волнуется, опаздывая на поезд, а не из-за того, что перед глазами у него до сих пор маячил приближающийся столб. — Ехать дальше сможем?
Водитель хлопнул ладонями по рулю и сочно выругался. Потом вытянул из кармана телефон и стал неуклюже тыкать в него. Толстые волосатые пальцы ходили ходуном.
— Понятно. — Зимин вытащил кошелек, бросил на приборную панель двести рублей и полез наружу. Хорошо, хоть багажа нет — сумка с ноутбуком и сменой белья не в счет. Побежал к вокзалу по пустому утреннему тротуару.
Проводница последнего вагона еще не успела махнуть флажком, когда он подлетел и, задыхаясь, хватая морозный воздух раскрытым ртом, стал вытаскивать смятый билет.
— Да потом покажете, запрыгивайте!..
Еще полчаса он шел до своего вагона почти через весь поезд, то и дело останавливаясь в тамбурах и прикладывая ладонь к груди. Сердце все никак не унималось, колотилось, рвалось наружу. Успел-успел! Или нет? Спасся-спасся! Выжил-выжил!
— Выжил, — пробормотал Зимин и хрустнул пальцами. Прижался лбом к грязному холодному стеклу. За окном бежала заснеженная темная равнина в желтых пятнах редких фонарей. Посветлеет часа через три, не раньше… Сердце снова екнуло и затрепыхалось. — Ладно-ладно, — успокаивающе пробормотал Зимин. — Сделаю доброе дело. Помогу кому-нибудь. За чай заплачу вдвое. Завалюсь спать до вечера. Буду тих и приличен. Идет?
В купе оказался всего один сосед, уже проснувшийся. Сидел около столика и со звоном мешал бледный чай в стакане. Близоруко щурился, глядя, как новый попутчик устраивает сумку под сиденье и стягивает пальто. Потом потянул ладонь для пожатия:
— Илья.
— Зимин.
— Так официально?
— Привык, — Зимин пожал плечами. — Меня и пациенты все так зовут…
— Вы врач?
— Не совсем. Головопатолог.
Обычно на такое представление реагировали смехом. Или хотя бы вежливой улыбкой.
Илья же нахмурился и серьезно кивнул. Снова наклонился к чаю, нахохлившийся, как больная ворона.
Вернулся к разговору он ближе к полудню.
— Психиатр, значит? — спросил, будто не было между фразами ста километров пути, позднего рассвета и маленькой станции с гордым названием Юность Комсомольская.
— Психотерапевт, — поправил Зимин и выглянул из-за края газеты.
— Должно быть, в поездках тишину любите? Достали вас разговорами?
— Ну, почему же. Интересная беседа всегда лучше молчания. К тому же, — он поежился. Из приоткрытой двери тянуло сквозняком. Вагон был старый, и через деревянные потрескавшиеся рамы просачивалась снаружи стынь, — я люблю слушать. Иначе давно ушел бы из профессии.
«Ты обещал помочь кому-нибудь», — екнуло в груди.
«Да, помню», — досадливо поморщился Зимин.
— С чужими иногда проще разговаривать, чем со своими. Мне вот совсем не с кем поделиться было, — Илья криво улыбнулся. — Но я это потом понял. Дорога немного проясняет голову. Я ведь сначала обрадовался, что еду один…
— Издалека?
— От самой Москвы. А потом расстроился. Думал, что получится поболтать. Ну, в Нижнем села парочка — хотя они друг другом были заняты, знаете, глубоко так, на все сто процентов от остального мира — и я не стал их беспокоить. В Екатеринбурге сошли. Потом к проводникам зашел… но они уже выпивали, да и вообще, что они поймут? А теперь вот вы.
— Теперь я.
— Хотите грустную историю послушать? Под пиво?
— Лучше под обед. Есть тут вагон-ресторан?
Заказанный из ресторана обед был невкусный: гарнир пресный, недосоленный, мясо жесткое. С другой стороны, горячее лучше сухомятки.
— Итак? — Зимин отложил вилку в сторону, сложил ладони домиком и осторожно оперся на них подбородком. — Я слушаю.
— Жена мне изменяет. — Илья покачал перед лицом сплетенными в замок пальцами. Костяшки побелели. Суставы хрустнули в такт стуку колес. — Я точно знаю. Каждую неделю бегала к нему на свидание. А потоми вовсе сбежала. Теперь возвращать ее еду. И думаю — может, зря?