– Странные немцы? – девушка вдруг кивнула с неожиданной понятливостью. – Да, были такие. Парочка или даже больше. Двух два лета назад стражники пристрелили, остальных – ране еще – верно, тоже… Что за немцы? Да я сама-то их не видала, а так, слыхала только. Непонятные! Черт те как одеты и откуда взялись – неизвестно. Их сразу в Тайный приказ да пытать… Вот и померли.
– Два лета назад, говоришь, – задумчиво протянул Арцыбашев. – Жаль. А вещи? Вещей от них никаких не осталось?
– Остались, – с полной уверенностью в глазах, Маша тихонько пристукнула ладонью по столу. – Тимофей, Земского двора младшой дьяк, хвастал как-то. Даже браслетик дивный мне показывал – не особенно и красивый, но с маленькими часами – совсем как большие, на башнях. Однако не ходили часы те.
– Тимофей… дьяк Земского двора… Ты встречу с ним организовать можешь?
– Попробуем.
Княжна повела плечом, и Леонид, пряча радость, прошептал тихонько:
– Только это… желательно вдали от чужих глаз.
– Ну, это само собой. А как же!
Земским двором именовалось некое государственное учреждение, занимающееся управлением Москвой, а также судом по уголовным и гражданским делам. В судейской избе, что располагалась на Пречистенке, как раз и хранились все те странные вещи, о которых рассказала юная княжна Старицкая. И ведал их хранением младший дьяк Тимофей.
Судейскую избу – изрядных размеров хоромину со стоявшими у крыльца стрельцами – стражей – Арцыбашев навестил дня через три после разговора с Машей. Навестил тайно – переоделся в русскую одежку, и слугу Петера переодел. Все как полагается, но без излишеств: холщовые порты, сапоги зеленого сафьяна, рубаха, небесного цвета зипун с мелкими медными пуговицами, а уж поверх зипуна – тепло-коричневая аксамитовая чуга: узкий кафтан с рукавами по локоть, какие обычно носили во время верховой езды или путешествий. Все добротное, недешевое… но, конечно, не такое дорогое, как у московских бояр.
– Мне к Тимофею Зотову, дьяку, – подойдя к крыльцу, молодой человек рассеянно кивнул стрельцам. – По старому делу.
Так его Маша сказать научила, она же с утра еще к дьяку слугу послала – договориться, так что долго ждать не пришлось. Дьяк Тимофей – хитроглазый парень лет двадцати, с вытянутым, как у лошади, лицом и куцей бородкой – принял посетителя сразу, как только тот вошел в избу. Поклонился, одернув скромный темный кафтан, и, поправив на голове сиротскую круглю шапочку – скуфейку, покосился на своих коллег, на просителей да жалобщиков, уже с раннего утра кишмя кишевших в присутствии.
– Одна наша общая знакомая… – начал было Леонид.
– Все ведаю, – дьяк тут же оборвал его, незамедлительно отведя в какой-то темный закуток с большим сундуком, полками и столом.
Отвел, уселся за стол, указав посетителю на стоящую рядом лавку, и, понизив голос до шепота, предупредил:
– Договариваться не здеся будем. Ты посейчас, как на улицу выйдешь, так на углу, у забора, пожди недолгонько.
Арцыбашев пожал плечами: подождать так подождать, эко дело. Вышел, свистнул околачивавшегося у длинного забора слугу да зашагал по мощенной тонкими бревнами улице. Гать под ногами предательски покачивалась, словно Леонид шагал по болоту. Так, верно, здесь и было когда-то болото, а теперь вот стала – улица. Обычная улица, не торговая – проезжая, прохожая, узкая.
Прошелся Магнус, встал, как и договаривались, на углу, у чьих-то ворот… Из-за которых вдруг раздался такой лай, что молодой человек вздрогнул и непроизвольно дернулся в сторону, едва не упав. Хорошо, слуга Петер оказался проворен – поддержал под локоть:
– Осторожней, ваше величество!
– Тсс!!! – яростно заморгал Леонид. – Не хватало еще по-немецки здесь говорить.
– Так… а кто услышит-то?
И впрямь, рядом никого не было. Зато по улице ходило-ехало немало народу, а один мужик в сером сермяжном полукафтане и плетеной из кожаных ремешком обуви – постолах – склонившись, искал что-то в грязи на обочине. Видать, обронил какую-то вещь, а то – и денежку. Ну да, что упало – пропало, в этакой-то грязюге ни за что не найдешь. Мужик это, конечно же, понимал, но все же искал упрямо… правда, не очень-то истово, словно бы делал какую-то необходимую, но не очень-то важную работу, то и дело выпрямляясь да исподволь бросая взгляды по сторонам – видать, не очень-то хотел, чтоб прохожие приняли его за полного идиота… или просто опасался насмешек знакомых. Нехорошо так зыркал… не то чтобы недобро, а так – пристально, словно бы цеплялся ко всем взглядом… как те ребята из КГБ! То есть, тьфу – не из КГБ, а из ОПГ. Просто бандиты.
Леонид хмыкнул, вспомнив, как принял гопников за сотрудников спецслужб, и вздохнул – дорого ему эта ошибка стоила! Хорошо, хоть Наташе удалось убежать. Да не появись вовремя каравелла Карстена Роде…
Дьяк Тимофей долго ждать не заставил. Подошел, оглянулся, задержав взгляд на том самом растеряхе… да тот уже выпрямился, отвернулся да зашагал по своим делам: то ли нашел то, что искал, то ли – плюнул. Скрылся за поворотом – Леонид его и не видел… да и не смотрел, занятый разговором.
– Есть у меня этакие забавные вещицы, да, – осмотревшись, перешел к делу дьяк. – Однако и стоят немало.
– Я куплю! – Арцыбашев холодно улыбнулся. – За разумную цену. Но сначала бы посмотреть.
– Посмотришь, господине, посмотришь, – уверил Зотов. – Токмо не здесь. В приказной избе я ничего такого не держу. Кой-что – у старшего дьяка, кой-что – у меня… Давай-ко встретимся с полудня в пятом часу. На Иванову улицу, у Чертолья, приходи. Знаешь?
– Найду.
– Там кабак «Иван Елкин». Свидимся.
– Гм… Чертолье…
– Коли боишься, сребришко с собой не бери, – ухмыльнулся дьяк. – Сначала глянешь, потом купишь. Идет?
– Идет! – кивнув, Леонид простился с приказчиком до вечера – ибо «с полудня в пятом часу» как раз и означало где-то часов шесть. А темнело около девяти где-то, и тогда уже другие часы начинались – «ночные».
Честно сказать, Леонида немного смущал район – Чертолье. Самая неудобь у Черторыйского ручья. Узкие кривые улочки, тут же рядом – пожни со скирдами, овраги, перелески. Сам черт ногу сломит – отсюда и название. Да и разбойничали там по ночам – «шалили»… Впрочем, не только там.
Ласковое сентябрьское солнышко пряталось за густыми кронами берез. Густо-зеленая, почти летняя листва уже была тронута желтыми прядями, облетали потихоньку листочки с тополей, начинали смущенно краснеть росшие рядом клены. А вот трава была летней – густой, рвущейся к сверкающему нежно-голубому небу, чуть тронутому полупрозрачными перьями облаков. Нынче выдался чудесный денек, тихий и теплый, и к вечеру разжарило еще больше, так что сидевшие на кабацкой завалинке пьяницы-ярыжки поснимали сермяги, оставшись в одних посконных рубахах.
Иванова улица тоже была мощеной, как и многие на Москве. На уложенные по краям лаги клались поперечные плахи, кои быстро разбивали всадники и возы. Да еще сделал свое дело весенний пожар, так что теперь не только проехать, но пройти здесь казалось довольно трудным, почти невозможным, делом – разбитые плахи торчали вокруг, словно зубы сказочного дракона. По обеим сторонам разбитого настила, вдоль бесконечных заборов из врытых в землю бревен, тянулись канавы с отбросами. С усадеб туда сливали помои и нечистоты, туда же сгребали с настила конский навоз. Пахло это все – хоть нос затыкай, к тому ж в нечистотах возились, пищали крысы. Видать, тоже хорошему деньку радовались.