– Ты не сможешь.
– Да, не смогу. Мне постоянно чего-то не хватает, я всё в жизни хочу попробовать, но вряд ли успею.
– О чём ты?
– Я долго не проживу.
– Откуда такой пессимизм?
– Я просто знаю. Называй это как хочешь. Предчувствие, интуиция…
– Просто тебе надо хорошенько отдохнуть, может быть пройти обследование в больнице, у тебя ведь участились боли?
Алекс в досаде взмахнул рукой.
– Ты тоже мне скажешь, что я наркоман.
– Я не говорил этого.
– Да как же вы все не понимаете! Мне нужны эти таблетки, чтобы чувствовать себя живым.
– Но они убивают тебя.
– Меня убивает моя жизнь. Я живу неправильной жизнью, вокруг меня множество людей, а я как будто в вакууме, люблю ночь, ненавижу день. Что со мной, друг?
– Ты особенный, не такой, как все. Человек тонкой душевной организации, слишком чувствительный ко всему, что тебя окружает.
– Вот и мама мне говорила то же самое, но я такой же, как все. Люблю поесть, люблю повеселиться, люблю женщин.
– А как же тот свет, что идёт от тебя, когда ты на сцене?
– Не знаю, о каком свете ты говоришь. Я просто пою, это, то, ради чего я живу, и разве другие артисты не чувствуют то же самое?
– Может быть, но все чувства написаны у тебя на лице, и они искренни. Ты отдаёшь всего себя людям, и они подпитываются твоей энергией, твоей любовью. Вспомни свою встречу с фэнами перед «Алохой», многим хватало просто дотронуться до тебя, коснуться твоей руки.
– Да, я тогда здорово заставил понервничать охрану, ведь, наверное, никто не ожидал, что я пойду общаться, вместо того, чтобы просто сесть в джип и поехать к месту концерта.
– Я не об этом…
– Ларри, не надо. Такие разговоры заставляют меня нервничать.
– Но это так, как бы ты не избегал этого.
– Тогда почему Памеле этого показалось мало? Ведь она имела больше, чем все мои поклонницы вместе взятые? Что случилось с нынешним поколением женщин? Всего лишь пятнадцать лет назад любая на её месте почитала бы за счастье сидеть дома и ждать мужа, заниматься домашними делами и воспитанием ребёнка, а теперь им всем хочется быть наравне с нами. Эмансипация…
– Тебе всё ещё больно…
– Эта рана никогда не заживёт. Не знаю, любовь это или уязвлённое самолюбие, а может и то, и другое.
– Так прости её, и попытайтесь всё наладить. У вас всё-таки ребёнок.
– Это невозможно. Я не смогу простить её. Она звонила мне, что-то не заладилось у неё с Майком.
– Ну и?
– Я никогда не приму её обратно. Сейчас меня интересует только дочь. Возможно, после такого предательства я вообще не женюсь. Они все ангелы, пока не получат желаемое.
– А вдруг тебе повезёт?
– Да нет, рисковать я больше не буду. Это слишком болезненно.
Вдруг Алекс затормозил у старой лачуги, у крыльца которой сидела огромная рыжая собака. Он долго смотрел на неё и вдруг с горечью сказал:
– Вот пёс, отсутствовал где-то всю ночь, а человек, выйдя утром и увидев его здесь, не знает, что его питомец делал всю ночь, и это собака никому не обязана отчётом. Вот что и есть жизнь. Я хочу быть неизвестным и свободным. Повернуть бы время вспять, я бы, зная, что меня ожидает, просто бы посмотрел на окна студии «Сан» и проехал мимо, тогда бы и семья была бы, и искренние друзья, которым, кроме дружбы, от меня ничего не было бы нужно. Ещё Сэм мне говорил, что за славу, они заберут мою душу, выпотрошат её и выкинут, как ненужную вещь, ведь всегда можно купить новую.
– Ты не прав, Алекс, такого, как ты, больше не будет, и все это понимают.
– Тогда почему я всегда должен делать только то, что мне говорят? Алекс, ты должен сделать эту запись, Алекс, ты должен сняться в этом фильме. Даже мою свадьбу и то устроил Полковник. Неужели я настолько слабовольный человек, а, Ларри?
– Нет, Алекс, нет, просто законы шоу-бизнеса таковы, что никого не интересует внутренний мир артиста, это ведь не приносит денег, а в нашей стране все поклоняются золотому тельцу, тебе ли этого не знать.
– Знаешь, Ларри, иногда мне кажется, что у меня раздвоение личности, я настолько сливаюсь со своим сценическим образом, что иногда не понимаю, кто я на самом деле.
– Ты сильный, Алекс, – Ларри положил ему руку на плечо, – ты помнишь, когда мы познакомились, ты тоже был в поиске, и в какой депрессии находился, но ты выстоял, вновь доказав миру, что ты лучший. «Алоха» – это что-то грандиозное, таких шоу не давал никто до тебя, да и после вряд ли кто-то сможет повторить твой успех. 1,5 миллиарда человек, Боже правый! Ты хоть представляешь, сколько это людей?
– С трудом, – рассмеялся Алекс – ну что, Ларри, возвращаемся домой?
– Да, пожалуй, уже утро. Надо отдохнуть.
Проезжая по бульвару, названного его именем Алекс увидел на противоположной обочине грязного старика в драном пальто.
– Надо подъехать к тому нищему, видишь, на той стороне?
Развернуться не получалось.
– И куда всем надо в такую рань? – ворчал Алекс.
Пришлось объехать целый квартал, но старика на месте уже не оказалось, медленно проезжая мимо магазинов и заглядывая в них, в надежде найти бездомного, но нищий как в воду канул, тогда Алекс, отчаявшись, поехал в сторону Роузленда, ему стало невыносимо больно, в груди растёкся огонь, и он заплакал.
– Он так нуждался в помощи, – заикаясь говорил певец, – а я не смог ему помочь.
В угнетённом состоянии они приехали домой.
Алекс поднялся к себе, пытаясь читать, чтобы отвлечься от тяжёлых мыслей, но книга не помогала, он спустился вниз, сел за пианино и запел, песня помогала ему обрести душевный покой. Вдруг Алекс почувствовал, что в дверях кто-то стоит. Он обернулся и увидел Джерри. Тот, как завороженный, смотрел на него.
– О, я всё испортил, – огорчённо произнёс он. – Это было прекрасно.
Алекс подмигнул ему и продолжил петь дальше. Когда стихли последние аккорды, он подошёл к другу.
– Привет! Я так рад тебя видеть! Когда ты приехал?
– Сегодня ночью, но тебя не оказалось дома, и я сразу же пошёл спать.
– Я, наверное, разбудил тебя. Прости.
– Всё в порядке. Я уже не спал. – солгал Джерри, чтобы не огорчать друга. – Пойдём, поговорим, мы ведь не виделись с той памятной поездки в Вашингтон.
– Тебе что-то тревожит? – спросил он, когда они удобно расположились в столовой, стол для завтрака уже был накрыт.
– С чего ты взял?
– А ты всегда играешь на пианино, когда находишься в смятении.