– Еще капельку.
Еще чуть-чуть, и еще, и еще…
Главным блюдом оказался молочный поросенок с местной фермы, запеченный под соусом из мелких слив до великолепной хрустящей корочки и «модные» овощи – Энгус не понял, какие именно. После еды начали болтать о смерти и привидениях.
О, что, с цепи сорвались?
Энгус через силу вливал в себя десятый бокал вина. Он откинулся в кресле, прихлебывая игристое мелкими глотками, и принялся вяло размышлять, не покраснеют ли у него зубы. Неожиданно Джемма Конвей воскликнула:
– Почитайте Чатвина! В своей австралийской книге
[18]
он говорил, что наш страх перед призраками на самом деле является страхом жертвы перед хищником.
Молли отложила вилку и сказала:
– Кстати, можно сымитировать привидение, вернее, произвести такой эффект с помощью инфразвука. Человек его не слышит, а хищники, чтобы запугать жертву, рычат на определенных частотах.
– Неужто?
– Да. Даже проводились испытания. Человеческое ухо игнорирует инфразвук, но мозг его воспринимает, и это тот самый безымянный ужас, о котором говорят люди, видевшие призраков.
«Безымянный ужас, – фыркнул Энгус. – Попробуйте-ка побыть мной месяцев шесть назад в Кэмдене. Попробуйте-ка побыть моей дочкой, и будет вам ваш «безымянный ужас», – подумал он.
Он обвел взглядом стол. Поведение жены нервировало его – она продолжала пить. И, разумеется, помалкивала. Энгус почувствовал явившийся откуда-то из прошлого, из темных уголков личности, острый приступ симпатии к Саре. Четкое ощущение единства и общности. Что бы их ни разделяло – а этого и впрямь было слишком много, – но они шли через свой кошмар плечом к плечу. В этом отношении она была ему «сестрой по оружию», и поэтому он почти мог простить ей все остальное.
И прежде он любил ее, причем сильно.
Но есть ли в этом толк? Как он может испытывать к Саре подобные чувства, если порой ему безумно хочется заставить ее страдать – за то, что она натворила? Вероятно, когда воспитываешь ребенка, в отношениях всегда присутствуют какие-то остатки любви, даже если былая страсть, скажем так, утонула. Да, именно утонула – существует, но лежит глубоко на дне, словно старый корабль.
И когда вы вдвоем переживаете смерть ребенка, вы связаны навечно. А они пережили гибель ребенка не однажды, а дважды, и теперь им нужно воскресить друг друга. Они с Сарой уподобились грабителям могил. Они – некроманты, оживляющие мертвецов.
От алкоголя мысли Энгуса сбивались, но ему было наплевать.
Молли трещала без передышки:
– Поэтому люди и пугаются заброшенных домов, подвалов и церквей – там из-за особенностей архитектуры возникают особенное эхо и резонансные колебания, как раз на тех же инфрачастотах, на которых рычат хищники.
– Весьма научное объяснение привидений.
– У всех есть вино?
– Поросенок получился замечательный. Молли, ты нас поразила!
– Говорят, что люди, которых убивают тигры, перед смертью впадают в практически дзен-буддистский покой.
– Но откуда такие сведения, если тигры сожрали этих бедолаг? У них что, брали на том свете интервью?
– Чарльз! – Джемма шутливо шлепнула мужа.
– Если теория правильна, то, значит, Библия представляет собой нечто вроде инфразвукового рычания, – заявила женщина из Нью-Йорка. – Бог всех нас пугает, мол, делайте, как Я велел, не то сразу умрете!
– Гулкий голос Иеговы. Огонь в деревьях. Джош, потрясающее вино! Это действительно «Риоха»? «Гран Ресерва», верно?
– Налей мне еще, – сказал Энгус. – Спасибо.
Он поднял бокал и выпил половину одним махом.
– То есть это опровергает существование Бога, и все можно объяснить ужасом перед хищниками и страхом смерти?
– Я всегда считал, что мы должны во что-то верить, – вмешался Чарльз. – В конце концов, дети верят от природы – совершенно инстинктивно. Когда моим стукнуло шесть лет, они по-настоящему верили в Бога, а теперь выросли и стали атеистами. Как-то печально.
– Дети еще и в Санта-Клауса верят, и в пасхального кролика.
Чарльз проигнорировал реплику жены и продолжал:
– Следовательно, жизнь подвергается коррозии. Чистая детская душа с годами ржавеет и пачкается.
– Чарльз, ты мало читал Ницше, и в этом твоя проблема.
– А я не сомневался, что его проблема – порнуха в Интернете, – заметил Джош, и присутствующие засмеялись.
Джош опять поддел своего высокопарного старшего товарища, и Джемма отпустила пренебрежительную шутку насчет калорий. Энгус глазел на Чарльза и думал, неужели он – настолько мудрый мужик? Забавно, но занудный лондонский арт-дилер порой изрекал что-то удивительное или интересное. Остальные по большей части пропускали это мимо ушей, но иногда – сейчас, например – он каким-то образом выдавал нечто гениальное, с чем Энгусу хотелось сразу же от всего сердца согласиться. А знает ли о подобном эффекте сам Чарльз?
И тут Чарльз произнес:
– Собственная смерть мне не столь страшна, как смерть ближних. Вот что невыносимо. Ведь я их люблю, и часть меня умирает вместе с ними. Короче говоря, любовь – своеобразный вид самоубийства.
Энгус смотрел. И пил. И слушал. Джош пустился в дискуссию о регби с Сарой и Джеммой, а Энгус едва не потянулся через стол, чтобы пожать Чарльзу руку и сказать: «Да, ты совершенно прав, а они – нет. Отчего они все тебя игнорируют? То, что ты говоришь, – абсолютная правда, смерть близких гораздо страшнее, чем собственная, и всякая любовь – действительно разновидность суицида. Когда любишь кого-нибудь, то сознательно сам себя разрушаешь, отказываешься от себя, убиваешь что-то в себе».
– Надо привести Лидию, – сказала Сара.
Оказалось, что она стояла позади него.
Энгус очнулся, вытер вино с губ, обернулся и кивнул.
– Да. Хорошая идея.
Затем он помогал убрать тарелки со стола, и когда вернулся в гостиную, неся десерт – мороженое с черным хлебом и соленой карамелью,
[19]
Лидия уже стояла рядом с матерью возле окон, выходящих на пролив.
– Ей можно мороженое? – спросила Молли.
Сара тронула Лидию за плечо.
– Дорогая, будешь мороженое? Твое любимое.
Энгус наблюдал. С его дочерью было что-то не так.