Эти господа еще одной небрежностью зачастую мучают нас: на крутых спусках они не тормозят экипаж, отчего легко может случиться несчастье, или, надев тормоз, забывают его снять, и приходится иной раз подниматься в гору с заторможенными колесами, что заставляет лошадь выбиваться из сил.
Кроме того, у этих праздных людей, катающихся на наемных лошадях, есть своя странная манера, которую они считают щегольской: с места, из конюшни, пускать лошадь во всю прыть и, хлопнув бичом, так круто поворачивать на углах, что легко случаются опасные столкновения.
Я хорошо помню одну прогулку, которую мне пришлось сделать весною с Рори. (Это была лошадь, ходившая со мной в дышле. Славная, добрая лошадь!) Нас наняли на весь день с нашим кучером, заботливым, хорошим человеком, так что день прошел очень приятно. Под вечер, когда уже смеркалось, мы возвращались доброй рысью домой. Дорога круто сворачивала влево, но, так как мы держались своей стороны, подле самой изгороди, наш кучер не остановил нас на повороте, предполагая, что если кто поедет навстречу, то ему остается довольно места. Подъезжая к повороту, я услыхал экипаж, быстро катившийся с горы; я не успел ничего разглядеть за высокой изгородью дороги, как уж мы столкнулись. По счастью для меня, я был со стороны изгороди, и удар пришелся слабее на мою долю, но бедный мой товарищ наткнулся грудью на дышло встречного экипажа, потому что господин, ехавший в нем, не подумал держаться своей стороны.
Я никогда не забуду раздирающего крика моего соседа, когда он шарахнулся от сильного удара. Лошадь, налетевшая на нас, опрокинулась через оглобли и переломила одну оглоблю. Мы узнали, что эта лошадь была тоже нашего хозяина; ее обычно запрягали в двухколесный кабриолет, в котором любили кататься молодые люди.
На горе бедного Рори, в этот день кабриолет был нанят одним из тех легкомысленных ездоков, о которых я говорил, не знающих даже простого правила всякой езды: всегда держаться своей стороны. Кровь лила из широкой раны бедного моего раненого товарища; говорят, что если б удар пришелся немного более в сторону, он бы убил Рори на месте. Лучше было бы для него, если б так действительно случилось.
После продолжительного лечения Рори продали ломовому извозчику, угольщику. А каково возить тяжелый воз по крутой горе, знают одни лошади! Я видел раз такую картину и не забуду грустного впечатления: воз, который нельзя даже затормозить, всей тяжестью наваливается на зад несчастной лошади, и без того едва могущей везти тяжелый груз.
Меня стали закладывать с другой лошадью, которую звали Пеги. Пеги была очень красивая, серая в яблоках, с темной гривой и темным хвостом. Она не была породистой лошадью, но у нее был очень добрый и веселый нрав. Одного я не мог понять: она, как видно, старалась бежать как можно лучше, но ход у нее был очень странный: то она шла хорошей рысью, то вдруг начинала скакать. Мне было очень неловко с ней бежать, и я как-то раз, вернувшись домой, спросил ее, почему она так странно бежит.
– Я знаю, что плохо иду, – сказала Пеги, – но, право, я не виновата. Все дело в том, что у меня ноги короткие. Я с тобой почти одного роста, но у тебя ноги гораздо длиннее, поэтому шаг у тебя больше и ты можешь скорее бежать. Я не виновата, что я такого склада, ведь я не сама себя создала; если б меня спросили, какие ноги я хочу иметь, я бы, конечно, попросила себе длинные ноги. Все горе моей жизни от коротких ног.
Я пожалел ее от всей души, но все-таки не мог понять, отчего такая смирная и усердная лошадь приобрела такую неудобную привычку; ведь она могла бежать ровно и угодить кому угодно.
– То-то и оно, что не всякому, – отвечала Пеги. – Я не могу бежать очень скоро, а многие считают необходимым ездить быстро. Я служила раз хорошему барину, который не требовал от меня большего, чем я могла сделать, и я была счастлива на том месте, но он уехал далеко, и меня продали одному фермеру. Этот фермер ничего не понимал в хорошей езде, он только любил бешеную езду и немилосердно хлестал меня, погоняя вперед. Так как я не успевала бежать довольно скоро для него, я стала иногда скакать, а потом привыкла к неровной езде. Раз, в темный вечер, мы возвращались таким образом с базара и налетели на что-то стоявшее посреди дороги. Бричка опрокинулась, мой хозяин сломал себе руку и, кажется, ребро, после чего меня, конечно, продали. То же будет со мною везде, если люди будут ожидать от меня быстрой езды.
Спустя некоторое время после нашего разговора Пеги была куплена двумя дамами, которые любили сами править в кабриолете и искали смирную лошадь.
Я несколько раз встречал Пеги; она ехала своей тихой рысью, не сбивалась и казалась очень довольной. Я был рад, что хорошая лошадка попала на хорошее место.
Вместо нее я получил нового товарища. Про него говорили, что он пугается. Я спросил его, отчего это с ним бывает.
– Смолоду я был пуглив, – сказал он, – и во мне еще более развили эту слабость наглазниками. Нет вернее средства, чтобы приучить лошадь пугаться. Когда можешь смотреть по сторонам, то всегда все разглядишь, и то, что казалось страшным, перестает быть страшным, но в наглазниках не знаешь, что угрожает тебе сбоку, и от этого пугаешься гораздо чаще и больше. Помню, раз мы ехали с хозяином и на мне были наглазники; рядом с экипажем ехал знакомый старый барин верхом. Вдруг мимо меня сбоку пролетел кусок белой бумаги или тряпки, не знаю, но я испугался и дернул в сторону. Хозяин начал меня бить, а старый барин остановил его:
– Что вы делаете? – сказал он. – Лошадь и без того испугалась, а вы ее еще более хотите запугать.
Это замечание было справедливое, и не за что было сердиться на меня. Если б сняли с меня наглазники, я бы перестал пугаться.
Я был согласен с ним и пожалел, что не все хозяева лошадей похожи на моего первого хозяина, фермера Грея, и на помещика Гордона.
Впрочем, случалось мне попадать в руки хороших господ. Однажды два хорошо одетых господина вышли садиться в экипаж, с которым я за ними приехал. Один из них подошел ко мне, потрепал меня ласково и осмотрел узду.
– Разве удила нужны этой лошади? – спросил он у конюха.
– Я полагаю, что она отлично пойдет и без них, – отвечал конюх, – но обыкновенно господа требуют, чтобы были удила.
– Я не люблю их, – продолжал господин. – Пожалуйста, снимите их. В дальней поездке лошади приятно быть легко взнузданной. Не правда ли, старина? – спросил он меня, погладив мою шею.
Оба они сели в экипаж; говоривший взял вожжи, слегка тронул меня, и мы пустились в дорогу.
Я выгнул шею, поднял голову и весело бежал, чувствуя себя в опытных и искусных руках. Я вспомнил доброе старое время.
Эти господа полюбили меня. Они несколько раз ездили со мной, пробовали меня и под верх и, наконец, уговорили содержателя извозчичьего двора продать меня одному их приятелю, который искал спокойную верховую лошадь. Вот как я попал к новому хозяину, господину Бари.
XXVIII. Вор
Господин Бари был человек очень занятый своими делами. Доктор советовал ему прогулки верхом, вот почему он купил меня. Он нанял конюшню недалеко от своего дома и конюха, которому поручено было убирать меня и кормить. Мой хозяин сам не понимал толку в лошадях, но он велел конюху, – я слышал, как он говорил с ним, – давать мне овса с отрубями и лучшего сена, так что я ожидал хорошего корма на новом месте.