Сокровища России - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Голованов cтр.№ 67

Но про свой патриотизм Эдик уже не говорил доктору — зачем? И тем более прокурору Троекурову, когда снова попал под его пресс.

А пресс оказался настолько страшным, что Эдик чуть не отдал концы. Не зря прокурор Троекуров позволил доктору так долго набивать карманы, за это время он организовал Эдику отдельную камеру, всем хорошую, только с одним недостатком — она была музыкальной. То ли в стенах замуровал прокурор громкоговорители и динамики, то ли продолбил стены до нужной толщины из соседней камеры, а только первую же ночевку на новом месте Распропович играл всю ночь напролет на своей гадской виолончели. Эдик пытался разбить стены — это накатывалось отчаяние. Не помогали затычки в ушах и громкое мычание. И мокрое полотенце, замотанное вокруг головы, не помогло. Эдик не спал всю ночь, его трясло и корчило, он даже всхлипывал, и в полубреде ему казалось, что вся ложь и гниль демореволюции, воплощенная в музыке этого Распроповича, так и лезла ему в уши, в нос и рот, лезла в виде дерьма, заставляя блевать несчастного росса по имени Эдуард, или ария по имени Эд, который пришел в эту белую заснеженную мертвую пустыню из солнечной Индии много веков назад, пришел, как правда, и сделал правдой фантастическую Россию…

На допрос к Троекурову Эдика притащили уже никакого, совсем зеленым, как доллары, и прокурор тут же включил магнитофон с концертом садиста Распроповича. Прикованный наручниками Эдик забился в конвульсиях. В отключке и бреду его мучил глюк умиравшей России, и он заплакал от невыносимой жалости и своего бессилия. Он плакал над ее пьяными мужиками и бабами, которые только в пьянстве находили спасение от невыносимого существования. Он видел умиравших, брошенных старух и стариков, в русских разгромленных реформами деревнях, видел толпы беженцев, видел русских, которым за рубежами распавшегося государства местные демократы плевали в лицо и в душу, видел каким-то чудом, но целиком два-три поколения: совсем старых, пожилых и еще работящих — одинаково брошенных в навоз для хилых ростков демократии тупым государством, которое ради фантазий всегда жрет свою собственную реальность, слишком тупое, чтобы преобразовать ее. Проклятая государственная машина жрала людей и сейчас непостижимым ему образом — и жрала тем самым саму себя…

Эдик очнулся, когда его под руки волокли по коридору обратно в камеру. Заботливый охранник, нервно оглянувшись, сунул ему в карман сотовый телефон, второй шепотом ободрил:

— Ночью будет тихо, Максимыч. Отвечаю. Оплачено. — И сунул в карман пачку долларов.

Сидя в тишине на мягкой, уже покрытой ковром шпонке, Эдик тупо пялился в стену, которую уже наполовину покрасили в нежный салатный цвет, и понимал, что прокурор его убивает. Убивал, сам не понимая этого. Хватит упорствовать. Если есть шанс, его надо использовать. И придя в себя, Эдик позвонил Макарову в Питер.

Эдик вовсе не был оторван от прежней деятельности стенами тюрьмы, и потому более-менее точно представлял ситуацию в культурных делах. Не в тех газетных делах, где встречаются какие-то непонятные придурки, совершаются бесцельные визиты и объявляются глупые культурные акции, а настоящих, где бабки делают. Он знал, что у Эрмитажа ничего не получается. Зарубежные партнеры звонили и сюда, и Людочке. Кроме сочувствия и сожаления об ошибке российского правосудия они и по делу звонили. Они верили Эдику, потому что Эдик верил им. И они не верили эрмитажникам, потому что те слишком явно верили не людям, а деньгам. Недоразвитые ребята. И эти типы претендуют на очаг российской культуры, который светит ярче московского? Что тут говорить тогда вообще о российской культуре…Такие мысли пробегали в голове Эдика перед звонком в Питер. Деньгам верить куда проще и легче — вот они, тупые и честные. Это все, что можно сказать. Людям верить гораздо тяжелее. Это требует огромных сил, и готовности терять, в пределе — все потерять. Это тяжело, но если ты атлет, привыкший таскать тяжесть, ты уже не можешь без нее обходиться. Верить людям — это неизбежно терять. Питерцы хотели только хапать.

Христос явно не благословлял этих недоносков. Их предки наверняка были тупыми рабами у монголов и своих бояр. Они цеплялись за свои кладовые, как будто сами их нарисовали, как будто над ними по-прежнему стоит господин, который приказал охранять свои сокровища. Они не чувствовали себя хозяевами своей страны и своих сокровищ. Типичные представители российской культуры. Словом, эти жадины не желали поделиться, в чем всякий раз убеждались зарубежные партнеры Эдика, когда пытались провернуть бабки помимо Российского музея, напрямую с эрмитажниками. Самые такие доверчивые партнеры, готовые поверить даже эрмитажникам.

Так что у питерцев ничего не получалось. Нельзя сказать, чтобы это походило на бойкот. Их вроде и не избегали. И по телефону им отвечали иногда. И факсы ихние иногда не терялись. Да и секретарши директорские только через раз спрашивали, где находится Петербург и кто такой Эрмитаж. Но деньги сделать у питерцев как-то не получалось. Нет, и выставки проходили, и туристы приезжали, так что питерцам по-прежнему хватало на бензин для ихних Жигулей, но вот Линкольн купить или там Роллс-ройс, на которых ездит вся мировая культурная элита, никак не получалось. Это Эдика на Роллс-ройсе в аэропортах встречают, питерцев никто не встречал, такси для кого существует? На фиг кому не нужны замшелые питерцы, которые, наверное, и мать родную не продадут, какие деньги не предлагай, в не то что кусочек Родины в виде картины. Недоразвитые, отстали от времени, жертвы застоя. Да и многие зарубежники догадывались о причине злосчастий, упавших на Российский музей, спецы в конкурентной борьбе, которая между Питером и Москвой аж до бойкота едва не дошла. Как иметь дело с такими людьми, которые прибегают к таким нецивилизованным грязным методам, как правосудие?!

Так что Эдик вовсе не собирался валяться у питерцев в ногах. Борьба продолжается. Пусть его зажали в угол. Но он россиянин, чьих предков благословил сам Христос. Он сметет все преграды и вырвется. Питерцев явно благословил только плевок пьяной акушерки в грязном роддоме.

— Эдуард Максимович! — обрадованный голос Макарова звучал с нотками беспокойства, как у нашкодившего школьника. Эдик никогда раньше не звонил по этому телефону, номер которого Макаров напоминал почти при каждом своем звонке. — Рад, что вы, наконец, позвонили. Что-то случилось?

— Вы мне, помнится, помощь предлагали, Александр Ильич, — доброжелательно сказал Эдик. — В решении моей проблемы. Это что, вежливость? Или вы действительно сможете ее решить? Вот что я хотел узнать.

— Бог с вами, при чем тут вежливость. Если я предложил помощь, то это реально. Я привык отвечать за базар. Так вы согласны?

— На помощь — да. Прокурор меня достал. Думал, таких волков больше нет. Где вы откопали такое ископаемое? Или специально на меня прикормили?

— Я вас не понимаю, Эдуард Максимович, — голос чуть растерялся.

— Да бросьте. Я что — тупой? Вы можете оттащить этого быка или нет? Если сможете — то за какую цену?

— Ну, цена прежняя. Мы не пользуемся случаем, чтобы ее взвинтить, имейте в виду. Откройте шлагбаум перед нашими копиями на Сотбис и Кристи, вообще в Европу…ну, вы понимаете. Кстати, мы выставку хотели бы протолкнуть, уже приготовили…вроде вашей знаменитой, в Дъеппе. Копии и оригиналы. Да и вообще… — Макаров замялся, — давайте примемся, наконец, сотрудничать…ну, вы понимаете.