Корабли на суше не живут - читать онлайн книгу. Автор: Артуро Перес-Реверте cтр.№ 43

А теперь окажите мне любезность и не спеша представьте себе произошедшую следом сцену — именно в ней изюминка всей этой истории. Вообразите корсарский бриг на двенадцать гребных скамей, подошедший к ботику с наветренного борта. Вообразите свирепых турок или берберов, пусть их аллах разбирает, — двадцать семь человек, как указано в реляции, и все столпились на носу у фальшборта, потрясая кривыми саблями и облизываясь от нетерпеливого предвкушения на манер спутников капитана Крюка. И еще представьте, какой издевательский поднялся гогот, когда они увидели на пустынной палубе троих святых отцов, самозабвенно осеняющих себя крестными знаменьями. И в то самое мгновение, когда турки перебросили уже абордажные крючья и вознамерились перебраться на борт ботика, трое мерседариев — мне они кажутся то совсем юными, то средних лет, жилистыми, сухими, но крепкими, об дорогу не расшибешь, истинные дети своего века, — вскакивают с колен, выстрелами в упор отправляют к праотцам троих ближайших к ним турок и с дикими воплями «Испания и Сантьяго!», «Иисус Христос и Пресвятая Дева!» — ну, то есть призывая к себе на помощь всех святых и Грааль из Бульяса в придачу, но не забывая выставить перед собою руку с подушкой на манер щита, — ввинчиваются в толпу корсаров, размахивая мечами как безумные и обрушивая удары направо и налево, вгоняя турок, натурально, в полное замешательство: эй, эй, любезнейшие, послушайте, тут какая-то ошибка, сейчас наша очередь на вас нападать! И рожи у турок в этот момент — как у койота Вилли [56] , когда на него свалится сейф, им самим же приготовленный, чтоб прихлопнуть Бегучую Кукушку.

И таким вот образом, отложив, верней, отшвырнув до лучших времен приличествующую духовному лицу кротость, братия за три минуты перерезала глотки дюжине — неплохо, да? — негодяев, а пятеро других сами бросились за борт: плюх, плюх, плюх, плюх, плюх. Оставшиеся же — многие из них уже были ранены — запросили пощады и сдались, увидев, как брат Мигель Рамаса приколол предводителя, а потом «насадил на то же копье еще двоих, когда бросился на него турок и вцепился зубами ему в руку, но тут на помощь пришел брат Андрес Кория и турка убил».

Не оплошали, короче говоря.

Случилось это 21 октября 1634 года, в день святой Урсулы и Одиннадцати Тысяч — плюс-минус одна-две — Девственниц. И что я могу добавить? Я в восторге от этой троицы.

Адмирал Хосе Игнасио Гонсалес-Альер, для друзей — Сисиньо [57] , моряк нетипичный, с замашками — в хорошем смысле этого слова — просвещенного военного старой школы, из тех, что заседали в академиях, занимались науками, языками или историей. Культурный, я хочу сказать, моряк. Я вспоминаю его предшественников, в которых любовь к чтению книг спорила с любовью к родине. Может статься, именно поэтому они время от времени поднимали головы — не для того, чтобы заставить всех идти в ногу, этим как раз занимались их полные противоположности, безграмотные солдафоны и злобные животные, — но для того, чтобы их сограждане стали культурней и свободней, а бесчестные короли присягали на верность конституции. Как правило, расплатой за культуру и патриотизм становилось изгнание — во Франции или Англии у вояк-оптимистов было достаточно времени и места, чтобы вдоволь поразмышлять о неблагодарной сущности этой скорее мачехи, чем матери, по имени Испания. Один из этих адмиралов особенно мне дорог, потому что он, можно сказать, олицетворяет нашу национальную трагедию, — Каэтано Вальдес, командовавший «Пелайо» в битве при Сан-Висенте и «Нептуном» в Трафальгарском сражении. Во времена царствования этой свиньи в бакенбардах, короля Фердинанда VII, Вальдес за свою верность конституции 1812 года познал вначале неволю, потом ссылку.

Но это уже другая история, а я хотел поговорить о моем друге адмирале Гонсалесе-Альере. Как читатель, я в долгу перед ним за его «Сражение на Море-Океане» — великолепное пятитомное, не полностью еще опубликованное собрание документов, в том числе писем Филиппа II об англо-испанской войне. И, конечно, за его недавний монументальный труд «Кампания Трафальгар» — два больших тома со всеми испанскими свидетельствами об этом грандиозном поражении 1805 года. Но другой долг — долг признательности — куда больше, и восходит он к тем дням, когда мой друг был директором Мадридского морского музея, а я рылся там, выискивая морские карты, эти затонувшие сокровища, чтобы пересчитать им веснушки до самого мыса Финистерре. Меня сразу подкупили любезность и благородство этого моряка, и с тех пор я испытываю к нему нежность и уважение, закаленные в долгих спорах о Трафальгарском сражении, о прорыве линии фронта в двух местах 21 октября 1805 года. Мы бессчетное количество раз обсуждали эту битву — на людях и один на один, воссоздавая картину на столе, на полу, на стене или в воображении. И меня всегда глубоко трогали обширные знания, ясность мысли, объективность и меланхолический, более похожий на любовь, патриотизм доброго адмирала, когда он говорил о врагах и друзьях, о тех, кто мужественно и отчаянно сражался за свою честь и свои убеждения.

Я рассказываю вам о старом — он ни за что не простит мне этого эпитета — мудреце, о прекрасном человеке, почитаемом прежними своими врагами, английскими и французскими эрудитами, которые гордятся его дружбой и ценят его мнение. О человеке, посвятившем себя изучению нашего наследия. Юным морякам и всем, кто любит морскую историю этой не помнящей родства страны, следовало бы устраивать к нему настоящие паломничества, чтобы слушать его и запоминать. И если им повезет завоевать его доверие и он позволит им заглянуть в трюмы, где хранятся его личные воспоминания, они смогут увидеть, как коротко и остро, будто порыв ветра или молния, выглядывает из-за всегдашней мягкости и доброжелательности другой — а впрочем, тот же самый — человек: командир корвета, холодный профессионал, который тридцать лет назад в ходе Зеленого марша [58] командовал подводной лодкой S-34 «Косме Гарсия» у берегов Агадира и Касабланки. С десятью торпедами на борту, со взглядом, уставленным в перископ, то осторожно поднимаясь ночами на поверхность, то снова погружаясь, он две недели ожидал возможности отправить на дно любой вражеский военный корабль, который первым откроет стрельбу. И когда я заставляю его вспомнить об этом — а я нарочно его подначиваю, потому что он редкий рассказчик, — я вижу, как в его глазах загорается огонек воодушевления, а голос дрожит от ностальгии, и сам он выпрямляется, словно юный офицер, каким был когда-то. В последний раз во время небольшой вечеринки, которую мы с друзьями устроили в его честь в «Ларди», он, дожидаясь жаркого, вспоминал былые времена и вдруг ударил кулаком по столу. «Мы были военными моряками! — воскликнул он. — И с гордостью носили это имя!»