* * *
27
Напряжение, державшее всех цепкими руками, спало, когда нас известили, что король Людовик остался весьма доволен стекольным производством. Новость эту узнал Дюнуае, передал Антонио, тот, наверняка, поделился с Пьетро, Ла Мотта невзначай оказался рядом и подслушал, и скоро об этом перешептывались во всех углах мастерской. Последним узнал я, как всегда, от Ансельми.
– Он не только остался доволен, он распорядился выделить новые деньги, много денег – восемьдесят тысяч ливров, чтобы расширить мануфактуру.
Скажу: даже представить не мог столько денег. Невероятное, немыслимое богатство! Я завороженно слушал, мне мерещилась комната, доверху засыпанная монетами.
– По его заказу мы будем делать ещё больше зеркал, – уверенно договорил он.
В один из вечеров вскоре после моего нового знакомства мы разговаривали в мастерской. Мы остались одни, и Ансельми уселся прямо на стол, небрежно сдвинув в сторону мешавшие резаки, я же устроился напротив. Раньше Ансельми не позволил бы подобные вольности, но наступило время короткого затишья, когда людям даровано право на отдых, дабы собраться с новыми силами. В те дни особенно стало заметно, как меняются лица: на смену хмурой сосредоточенности пришло расслабляющее спокойствие, стирающее изломы, порожденные внутренним напряжением. Хотелось надеяться: похожее умиротворение коснется и меня. Все чувствовали себя увереннее, понимая, что достигли желаемого, и немного гордились успехом.
– Ещё больше? Но мы и так работаем без отдыха по многу часов каждый день. Чтобы сделать больше, надо попросить день не заканчиваться.
Ансельми согласно кивнул:
– Ты прав, самим нам не справиться, но скоро из Венеции придут новые работники – это вопрос решенный. Поговаривают – они уже в пути.
Я насторожился.
– А что будет со мной?
– С тобой? А что с тобой может случиться? Для тебя ничего не измениться, продолжишь свою работу. Мастера довольны – ты отлично справляешься.
С благодарностью я взглянул на него, волнение улеглось. Сейчас он говорил со мной как равный, признавая и моё право разделить общую радость. А может, я сам стал другим за последнее время…
– Ты знаком с людьми, которые придут в мастерскую?
– Я слышал немного, но наверняка о них может знать только Дюнуае. Даже Антонио не посвящен, всё делается очень скрытно.
– К чему эти тайны?
Он нахмурился.
– Корнелиус, не будь наивен, ты не первый день в мастерской. Сам знаешь, что производство имеет множество секретов и, разумеется, в Венеции не в восторге, что о них станет известно французам. Если мы сможем делать зеркала, итальянские стекольщики начнут терять свои заработки. Речь идет о деньгах, об огромных деньгах.
И, понизив голос, добавил:
– Нам ведь тоже пришлось тайно сюда добираться.
– Ты говоришь о дороге в Париж?
– Это сначала мы ехали по дороге, но в Лионе нас нагнали…
– Кто нагнал?
На мгновенье он запнулся, но я смотрел с требовательным нетерпением, и вполголоса он продолжал:
– Помнишь, я говорил, что нам пришлось задержаться в Лионе, так вот… Я расскажу тебе. На самом деле мы оставались там не по своей воле, нас удерживали. Они называли себя посланцами Республики.
– Кто – они? – не понял я.
– Слушай, не перебивай, – махнул он рукой. – Когда мы уехали из Венеции, нас было семь человек. Мы добрались до Турина, где уже ждали королевские гвардейцы, всё прошло спокойно. Не прячась, мы поехали дальше, только потом узнали: они просто не успели нас перехватить. Опоздали на несколько часов – видно, в тот день удача была на нашей стороне. Но в Лионе посланцы – их было трое – явились прямо в гостиницу, где мы остановились. Они хотели говорить с Антонио и Пьетро, передали им какие-то бумаги, а Антонио отказался разговаривать. Тогда посланцы набросились на остальных, стали угрожать, все кричали, ругались между собой… Посланцам всё-таки удалось уговорить троих вернуться, и следующим утром они их увезли. Гвардейцы предложили отправиться в путь ближе к вечеру, считалось – так будет безопаснее. Один из них говорил, что отлично знает дорогу, которой никто не пользуется, и нас не разыщут при всём желании, но в лесу мы сбились. Дальше ты знаешь.
– Так вот как вы там оказались… – протянул я. Ансельми всё-таки решил мне рассказать.
Некоторое время в мастерской стояла тишина. Ансельми, покусывая губу, о чем-то сосредоточенно размышлял, может, вспоминал ту встречу, а может, думал о тех, кто так и не добрался до Парижа.
– Почему они решили вернуться, Ансельми?
Он неопределенно пожал плечами.
– Наверно, испугались за свою жизнь. Вообще-то, по законам Республики, стекольщикам, если они отправятся работать за пределы Венеции, грозит смерть.
Меня снова охватило беспокойство, только теперь оно поднялось не изнутри, а пришло от другого человека. Я почувствовал: он что-то умалчивает. Неужели он опять, не договорив, уйдет, оставит меня одного теряться в догадках?
Спрыгнув со стола, Ансельми начал восстанавливать нарушенный порядок. Антонио требовал, чтобы каждый инструмент занимал строго определенное ему место, и просто выходил из себя, если кто-нибудь их путал. Я подошел, чтобы помочь, как, между прочим, он негромко добавил:
– Если мы заговорили об этом, то знай: когда идет речь о благополучии Республики, посланцы просто так не отступают. Тогда уговорили троих, но в Венеции не успокоятся, пока наша мастерская не прекратит работу. Или, по меньшей мере, пока в ней трудятся итальянские стекольщики.
Я понял. Мой вопрос прозвучал слишком отчетливо, от него нельзя было уйти. Ансельми обернулся, даже полумрак не мог скрыть его расстроенное лицо.
– На днях стало известно: посланцы приезжали в Париж. Тайно, чтобы никто не знал их дело. Как нам передали, они ищут работающих здесь итальянцев. Это очень серьезно.
– Тебе… угрожает опасность?
Он в сомнении покачал головой.
– Не думаю, что сильно угрожает. В конце концов, не я хранитель секретов. Пьетро и Дандоло надо тревожиться больше. Но осторожность никогда не помешает.
– А что может случиться, если они найдут вас?
– Ну, возможно, для начала они снова попробуют уговорить нас вернуться. Они не желают нам смерти, пойми, их интерес в другом.
– В том, чтобы вы трудились в Венеции?
– Конечно. От мертвого работника мало пользы, к тому же, они хотят сохранить знания.
Сказанное немного ободрило, но всё же служило слабым утешением. Оказалось, даже поддержка его величества не несет избавления от новых неприятностей.
Я видел: Ансельми подавлен известием. Без всякой цели он перекладывал инструменты, печально глядя перед собой. И в то мгновение мне захотелось как-то успокоить его, просто выразить свое сочувствие, дать понять, что он может рассчитывать на любую мою помощь. Желание было столь велико, что, не удержавшись, я потянулся к нему и осторожно прикоснулся ладонью к его щеке. Я просто не нашел другого способа поддержать его. Тепло кожи согрело пальцы быстрее, чем я взглянул в его глаза. Сначала в них отразилось непонимание, даже растерянность, но быстро они начали меняться, глаза Ансельми удивленно раскрылись, будто он узнал что-то совершенное новое для себя. Это было не просто удивление, но ничего резкого, что могло бы принести неловкость или отвратить. Потом он осторожно отвел мою ладонь, сделав это мягко, легко удержав мои пальцы в своей руке. Я тихо проговорил: