Родиться среди мертвых. Русский роман с английского - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Керк cтр.№ 26

Тамара относилась к отцу по-прежнему с доверием и нежностью и, как и раньше, волновалась, когда он отсутствовал. Но теперь она часто смотрела с беспокойством на Александра. Он стал приходить домой из своей французской школы Реми поздно и на озабоченный вопрос матери отвечал: «Я хожу только к Евгению. Ты же знаешь, что здесь никто никогда не бывает».

Несколько раз я хотел сказать Тамаре, что мальчики в этом возрасте обычно проходят через период разочарований и возбуждений, что это нормальный биологический процесс, но ее «склад ума» не позволял мне обсуждать с ней половые темы. В ее присутствии я иногда чувствовал неловкость, но, когда она уходила в церковь или на свои обычные одинокие прогулки, я ждал ее возвращения с беспокойством.

Часто, сидя у окна в своей комнате, я мог долго наблюдать за Тамарой, двигающейся между белыми крестами могил. Когда она была одна, ее тело теряло обычную застенчивость и неловкость, ее движения становились легкими и порывистыми, как у девочки. Каждый вечер она зажигала лампадку перед иконами в своей комнате, и однажды, когда дверь была полуоткрыта, я видел ее молящейся на коленях. Когда русские священники приходили на кладбище отслужить панихиду по умершим, она всегда приглашала их в дом. Она относилась к ним, как к посланникам Божьим, к которым обычные людские мерки не применяются. Был один священник, которого она особенно почитала. Его изможденное бородатое лицо и неистовые глаза могли бы оттолкнуть большинство людей, однако, когда он появлялся на кладбище, Тамара следовала за ним, как верная ученица, ожидающая откровения. Я думаю, что генерал не разделял ее религиозного пыла. Но он никогда не делал никаких замечаний, и она никогда с ним об этом не говорила. Она также не говорила Александру о христианских обязанностях или о грехе, или о необходимости делать добрые дела — эти слова просто отсутствовали в ее лексиконе. Она говорила: «Божья Матерь тебе поможет», — с убеждением человека, чувствующего присутствие Бога рядом, как одного из членов семьи.

Однажды вечером, после того как я жил в их доме уже несколько месяцев, Тамара спросила меня неожиданно за обеденным столом, не хочу ли я пойти с ней в церковь. Была суббота, и я знал, что она обычно посещала церковь в этот день. Я знал также, что богослужение продолжается несколько часов и что в русских церквах люди стоят всю службу на ногах. Но мысль оказаться на главной улице и увидеть толпу была опьяняющей, и я согласился. С тех пор как я оставил свою квартиру, кроме редких прогулок в темноте около кладбища, я нигде не бывал. А вдобавок перспектива провести весь вечер, ожидая возвращения Тамары, была менее привлекательна, чем стоять рядом с ней, даже в переполненном храме.

— Можно ведь ему пойти со мной в церковь? — спросила она у генерала. Это звучало как просьба. Генерал помолчал некоторое время.

— Я думаю, да, — наконец сказал он, но предупредил нас, чтобы мы вошли в церковь по отдельности. Он объяснил, что многие привыкли видеть Тамару одну, и ее появление с незнакомым мужчиной вызовет любопытство и желание узнать, кто он.

— Ну да, — сказала Тамара, обращаясь к отцу и ко мне, — мы и домой пойдем по отдельности.

Она сказала это, словно ребенок, желающий убедить взрослых, что все их указания будут исполнены.

— А вы знаете, как креститься по-русски? — спросил Александр. Он был молчалив весь вечер, и мне было досадно, что его первые слова были сказаны с сарказмом. Но прежде чем я ответил, он добавил:

— Потому что, если вы не знаете, они сразу подумают, что вы — плохой христианин, и начнут подозревать в вас советского сторонника или, еще хуже, большевика.

Генерал опустил вилку на стол со стуком, и я думал, что он сейчас скажет Александру что-нибудь резкое, но Петров спас положение, сказав быстро:

— Смотрите, мистер Сондерс, вы складываете три пальца вместе во имя Троицы, а другие два вы сгибаете вместе вот так, показать, что Христос — и Бог, и Человек.

— Он не должен креститься, если он не хочет. Это не обязательно, — сказала Тамара.

Она быстро кончила есть, и я почувствовал волнение, когда она сказала нетерпеливо:

— Ну, хорошо, пошли.

Весь день был такой монотонный, и уже много было таких дней, в которых ничего не случалось, и время двигалось так медленно. С утра я чувствовал тупую злость, тягостную, неопределенную и бесцельную. Может быть, это была только скука, но Тамарины слова освободили меня от нее.

По дороге в собор она говорила возбужденно, указывая вокруг, словно я был новоприезжий.

— Посмотрите на эту русскую вывеску, ведь вы можете ее прочесть. Вы знаете, сколько лет она здесь? Около двадцати. Хозяин этого магазина имел такой же магазин в Петербурге, и вывеска была такой же, я ее помню. Видите, что написано внизу. Нет, уже темно, но я ее знаю наизусть.

Она прошла мимо нескольких нищих, но остановилась, увидев женщину с ребенком, и подала ей.

— Посмотрите, какие темные улицы, потому что все обязаны закрывать окна черными занавесками. Но я предпочитаю темноту, а вы? Я не люблю, когда все освещено и ослепительно блестит.

Я отвечал ей коротко, потому что хотел слушать ее. Она вообще говорила редко, и сейчас веселые нотки в ее голосе были новыми и трогательными.

— Вы любите гулять под дождем? — продолжала она. — Не только дождь, но и ветер, так воющий, как будто он просит помощи у неба, и гром отвечает, и молния вспыхивает. Я любила гулять в бурю девочкой и люблю теперь, когда бывает тайфун. Вы идете в темноте, и вдруг молния сверкнет, все вокруг вас как будто бы плачет, а вы себя чувствуете сильной и счастливой, потому что вас ничто не может затронуть, и вы всегда можете побежать домой и спрятаться от бури.

Когда она помолчала некоторое время, я спросил:

— Как вам нравится Китай? — чтобы слышать опять ее голос.

— Китай? — спросила она, немного удивившись, как будто бы Китай не был тем местом, которое могло вызывать определенные эмоции. — Было очень хорошо со стороны Китая дать нам возможность оставаться здесь, пока мы не вернемся в Россию. И я люблю китайский народ. Знаете, до того как мой отец получил работу на кладбище, мы были в долгах, а китайский лавочник продолжал давать нам продукты, хотя мы ему сказали, что не знаем, когда мы сможем заплатить ему. — Через минуту она добавила: — Может быть, я даже буду скучать о Китае, когда мы уедем. Но вы-то, конечно, не будете. Не так ли?

Я сказал:

— Конечно, я буду скучать. Я знаю, что буду. Я прожил десять хороших лет в Китае. Десять лет!

— А мы здесь около двадцати лет.

Я подумал, что это — две трети ее жизни, а для нее это все еще остановка в пути.

Собор был темным. Черные на красной подкладке занавеси, которыми по требованию японских властей должны были быть занавешены все окна в Шанхае, не пропускали свет, и снаружи собор выглядел покинутым и пустым.

Перед тем, как мы подошли к воротам, Тамара спросила: