– Если ты откажешься садиться в машину, – сказал он, – я прострелю тебе колено.
– А что ты мне прострелишь, если я соглашусь сесть в машину?
– Возможны варианты, – ответил он, невозмутимо меня разглядывая.
Одет он был как на картинке из журнала мод: сшитая по заказу шелковая рубашка, просторные брюки из серого сержа, ремень «данхилл» и мягкие кожаные туфли от Гуччи. Золотой перстень на среднем пальце был копией «Ролекса» на его запястье.
Его спутники внимательно следили за проезжавшим транспортом и пешеходами, двигавшимися вдоль придорожной сточной канавы. Молчание затягивалось, и в конце концов я решил его прервать:
– А от чего зависят эти варианты?
– От того, будешь ты делать, что тебе скажут, или нет.
– Я не люблю, когда мной командуют.
– Никто этого не любит, – спокойно сказал он. – Но сила – вполне убедительный аргумент.
– Да ты у нас философ, – сказал я. – Тебе бы книжки сочинять.
Сердце мое бешено билось. Я испугался не на шутку. Буквально желудок свело от страха. Это были враги, и я оказался в их власти. При таком раскладе меня уже сейчас можно было причислить к мертвецам.
– Давай в машину, – сказал он, позволив себе легкий смешок.
– Давай решим все здесь.
– Лезь в машину!
– Ну уж нет. Так я еще успею забрать с собой и тебя, а в вашей тачке отправлюсь на тот свет один. По мне, так уж лучше вдвоем, элементарная арифметика.
– Да хрен с ним! – выхаркнул Усы Ниточкой. – Пришьем ублюдка прямо здесь, и дело с концом.
Крепыш-главарь задумался. И думал довольно долго. Я не снимал руку с ножа за поясом.
– Ты ведь умеешь мыслить логически, – сказал он. – Говорят, ты даже вел философские споры с Кадербхаем.
– Никто не смел спорить с Кадербхаем.
– Пусть так, но ты все же понимаешь, что твоя позиция нерациональна. Я ничего не потеряю, прикончив тебя здесь. А вот ты можешь кое-что приобрести, оставаясь в живых еще какое-то время: хотя бы узнаешь, чего я от тебя хочу.
– Ты упустил одну деталь: собственную смерть в обмен на мою. А мне эта деталь кажется существенной.
– Мне тоже, – улыбнулся он. – Но ты же видел, сколько лишней возни нам потребовалось только для того, чтобы завязать этот разговор. Если бы я просто хотел тебя убить, я снес и раздавил бы твой байк еще на трассе.
– Вот только мой байк оставьте в покое!
– Он будет в сохранности, йаар. – Главарь усмехнулся и кивнул тощему с усами ниточкой. – На нем поедет Данда. А ты садись в машину.
Он был прав. По здравом рассуждении, ничего другого мне не оставалось. Я убрал руку из-за спины. Главарь кивнул. Данда тотчас оседлал мой байк, завел двигатель и начал яростно газовать на холостых: ему не терпелось ехать.
– Будешь мучить движок, я тебе… – Закончить угрозу я не успел, так как он включил первую скорость и мотоцикл с надрывно-протестующим ревом втиснулся в транспортный поток.
– Боюсь, у Данды плоховато с чувством юмора, – сказал главарь, наблюдая за тем, как тот, виляя, резко дергаясь и тормозя, продирается между ползущими машинами.
– Черт, если он повредит мой байк, ему будет совсем не до шуток.
Главарь рассмеялся и посмотрел мне прямо в глаза:
– Как ты мог беседовать о философии с человеком вроде Кадербхая?
– А почему бы и нет?
– Я о том, что Кадербхай был безумцем.
– Безумный или нет, но скучным он не бывал никогда.
– Все, что угодно, может в конечном счете наскучить, разве нет? – сказал он, залезая в машину.
– В том числе и чувство юмора? – предположил я, садясь с ним рядом.
Они взяли меня в оборот, и это было сродни тюрьме: здесь, как и там, я не мог ничего изменить. Главарь снова рассмеялся и кивнул водителю, чьи глаза маячили в закругленном прямоугольнике зеркала.
– Прокати нас с ветерком, – сказал он тому на хинди, при этом следя за каждым моим движением. – Это всегда приятно в жаркий день.
Глава 10
Водила гнал агрессивно, подрезая и распугивая других участников движения, в этот час весьма плотного. Таким манером он всего за несколько минут доехал до промышленной зоны и затормозил перед пакгаузом, стоявшим на приличном удалении от других зданий. Данда был уже там. Мой мотоцикл стоял на гравийной дорожке перед входом.
Водитель припарковал машину. Подъемные ворота склада открылись примерно до середины. Нагибаясь под ними, мы вошли внутрь; загремела цепь, и створка ворот опустилась до пола.
У меня тут же возникли две большие причины для беспокойства. Первая заключалась в том, что они не завязали мне глаза, позволяя запомнить местоположение пакгауза и разглядеть лица восьмерых находившихся внутри мужчин, – похоже, их это не волновало. Второй причиной оказался набор инструментов, разложенных на скамьях вдоль одной из стен: электродрели, бензопилы, паяльные лампы, кувалды, молотки и т. п.
Изо всех сил стараясь не смотреть в ту сторону, я вместо этого сфокусировал внимание на приземистом кресле с длинной спинкой, установленном на свободном пятачке у задней стены пакгауза. Собственно говоря, это был обыкновенный пляжный шезлонг с сиденьем из искусственного ротанга в ядовито-зеленую и желтую полоску. На полу под креслом расплылось большое темное пятно.
Данда, человек с тонкими усиками и короткой историей в глазах, тщательно меня обыскал и вручил изъятые ножи своему главарю, который после беглого осмотра положил их на длинную скамью рядом с инструментами.
– Сядь, – приказал он, повернувшись ко мне.
Я не двинулся с места, и тогда он, скрестив на груди руки, кивнул высоченному бугаю, ранее ехавшему с нами в машине. Тот двинулся на меня.
«Бей первым, и бей жестко» – так учил меня старый зэк в австралийской тюрьме.
И когда бугай нанес удар открытой ладонью, метя над моим правым ухом, я увернулся и ответил резким, коротким апперкотом ему в челюсть. Хорошо вложился и попал удачно.
Бугай покачнулся и отступил на шаг. Двое из присутствующих выхватили пушки. То были старинные револьверы армейского образца, ровесники давно забытых войн.
Главарь вздохнул и кивком отдал новый приказ. Ко мне бросились сразу четверо. Они впихнули меня в желто-зеленый шезлонг и привязали руки к задним ножкам веревками из кокосового волокна. Затем связали ноги, пропустив веревку под сиденьем.
Их вожак разомкнул скрещенные руки и приблизился ко мне.
– Ты знаешь, кто я такой? – спросил он.
– Литературный критик? – предположил я, стараясь не выдать голосом свой страх.
Он нахмурился, оглядывая меня с ног до головы.