Но люди-то как раз и не попадались – как и следы присутствия
человека. Шурф, оставшийся далеко позади, остался единственным напоминанием о
человечестве.
А в общем, было даже интересно – разнообразная таежная
живность, ручейки с прохладной вкуснейшей водой, заросли малины. Если бы не
ежеминутный страх за свою жизнь, если бы не жуткое напряжение…
…На избушку наткнулись ближе к вечеру, когда солнце уже
касалось верхушек деревьев, но было еще довольно тепло. Она стояла в удобном
месте, у широкого ручья, образовавшего совсем рядом с крылечком крохотную
заводь. Неказистая, с единственным застекленным окном, но крепко сбитая. Через
ручей перекинуто широкое бревно, к нему с одной стороны даже приколочены грубо
сработанные перильца.
– Все, – сказала Ника, присев на крылечко и блаженно
вытянув ноги. – Я сегодня уже никуда не иду. Ночь скоро, а тут такие
хоромы…
Эмиль после некоторого раздумья хмуро кивнул, прошел в
избушку. Недолго повозился там, стукнул чем-то тяжелым, вышел, присел рядом с
Никой и достал сигареты:
– Обеднел народ. Раньше в таких избушечках и крупа лежала, и
прочие макароны. Можно было супчик изобрести – печка там есть, – да вот
заправить нечем…
– Всухомятку проживем, – легкомысленно сказала
Ника. – Как ты думаешь, долго нам еще брести?
– До самой смерти, Марковна, до самой смерти… – ухмыльнулся
Эмиль.
– Ну, индо еще побредем…
И оба вполне весело рассмеялись. На Вадима, как и прежде,
никакого внимания. Ни взгляда в его сторону, ни словечка. «Ну и
прекрасно, – мысленно порадовался он». – Делайте все, что можете,
дорогие мои, чтобы и вы для меня, когда придет в р е м я,
стали некими абстрактными мишенями…»
Ника вдруг вскочила, подошла к маленькой заводи – довольно
глубокой яме с чистейшей водой – осторожно попробовала ее пальцем:
– Слушай, а вода-то теплая!
– Ничего странного, за день прогрелась.
– Давай купаться?
– Все равно одежда грязная…
– Зато мы будем чистыми. Нет, давай купаться?
И, не дожидаясь ответа, сбросила одежду, соскользнула в
воду. Отчаянно взвизгнула, притихла, стала плескаться. Невольно Вадим уставился
на нее с вполне определенными мыслями – она была сейчас чертовски красива,
развеселившаяся, в прозрачнейшей воде, сибирская русалочка, гурия – и наткнулся
на хмурый, враждебный взгляд Эмиля, смотревшего так, словно он и был законным
собственником, а Вадим – наглым сторонним посягателем, вожделевшим без всякой
взаимности. Если и были все же сомнения насчет планов Эмиля на его счет,
сейчас, после т а к о г о взгляда исподлобья, сомнения
растаяли. Он стал для них лишним. И Эмиль твердо решил его прикончить…
– Иди сюда! – позвала Ника.
Покосившись на Вадима, Эмиль принялся раздеваться. Однако
оба ножа забрал с собой, воткнул их в бережок под водой. Встал на кромке,
голый, аки Адам – эта сучка без малейшего смущения пялилась на него снизу –
бросил Вадиму:
– Ты бы погулял в окрестностях? А то двигай в Шантарск своим
ходом?
– Куда ему… – звонко рассмеялась Ника. – Вадик, погулял
бы ты, в самом деле… Пялишься, даже неудобно…
Никак она не могла оказаться в курсе Эмилевых планов, не
было у них времени такое обсуждать, но вслед за Эмилем стала относиться к
«третьему лишнему», как к дерьму последнему. Это уже и не злило, но заставило
трезво, холодно подумать: еще пара дней, и
д о з р е е т, стерва, спокойно будет смотреть,
как Эмиль его режет…
Он встал, побрел в избушку, где не оказалось ничего интересного
– неказистые прочные нары, где могут вольготно разместиться человек с
полдюжины, такой же стол, нехитрая утварь, печка.
Сторожко косясь на дверь, прислушиваясь, извлек наган,
проверил. Точно, Синий стрелял трижды. Три гильзы пахнут пороховой тухлятиной,
капсюли пробиты. Четыре патрона в его распоряжении – хватит с лихвой, может,
еще и останется… Нет, п о с л е наган нужно выкинуть,
останутся патроны или нет…
Вышел на крылечко, глянул в ту сторону. Двое самозабвенно
целовались, стоя по пояс в прозрачной воде, так вкусно, так отрешенно вцепились
друг в друга, что скулы сводило от лютой ненависти.
Вылезли из воды, когда уже ощутимо потемнело. Ничуть не
стесняясь свидетеля, стояли на бережку, как Адам и Ева до грехопадения, держась
за руки, смахивая воду свободными ладонями.
– Пошел бы ополоснулся. Воняешь, как не знаю кто, –
бросил Эмиль.
– Не вижу смысла, – лениво отозвался Вадим. – Все
равно потом в грязные штаны влезать…
– А давай в грязное только завтра влезем? – повернулась
Ника к Эмилю, накинула на голое тело новехонький пятнистый бушлат и, отставив
локти, пробежала к избушке.
Эмиль пошел следом, мимоходом кинув Вадиму:
– Чтобы я тебя в избе не видел. В сенях сиди, козел.
Уяснил?
– А если охотники придут? – с равнодушным видом
поинтересовался Вадим. – Те, чья избушка?
– Тогда гавкай вместо собаки, – отмахнулся Эмиль и
скрылся в избушке.
Вадим откровенно ухмыльнулся. Удалось мягко и ненавязчиво
заронить в сознание Эмиля незатейливую истину… Иными словами – выторговать себе
жизнь на сегодняшнюю ночь. Не решится убивать этой ночью, тварь. Будет помнить
о фразочке насчет охотников – а вдруг и в самом деле придут хозяева избушки,
наткнутся на свеженький труп? Кто может предугадать заранее, придут они или
нет? Есть еще извилины в башке…
Он не стал входить в единственную здешнюю комнатушку, сел в
углу, в крохотных сенях, стараясь не производить шума. Еще выставят под
открытое небо, ночью там будет неуютно…
Зато супружница с бывшим другом нисколько не стеснялись.
Эмиль, оказалось, во время кухонного грабежа успел запихать в карман плоскую
бутылку «Реми Мартин», и сейчас они там старались расположить на столе свои
нехитрые припасы так, чтобы получился красивый достархан. До Вадима долетало
каждое слово, каждый смешок – расположились-то в трех шагах от него. Он замер в
своем углу, временами курил, пряча сигарету в ладони – никогда еще не
оказывался в столь глупом и унизительном положении, но на рожон не попрешь.
Вскоре, после нескольких изрядных глотков, приглушенных
смешков и откровенной возни, скрипнули нары. Бесшумно встав, Вадим заглянул в
комнатушку, залитую белым лунным сиянием. Тела переплелись на подстеленных
бушлатах, в уши, в мозг прямо-таки ввинчивались удовлетворенные стоны, оханье,
все сопутствующие звуки, он узнавал каждое движение Ники, каждый поцелуй,
каждый стон и перемену позы. Все это было знакомо настолько, что появилось
дурацкое ощущение, будто он вдруг раздвоился и теперь их двое, один лежит на
распростертой Нике, впившись в ее губы, глубоко проникая резкими толчками,
другой таращится, не узнавая двойника…
Он отпрянул, когда Ника простонала особенно громко, тягуче,
расслабленно замерла. Достал наган, прижавшись к стене, положил указательный
палец на спусковой крючок. «Оргазм, говоришь, сучка несчастная?» – ярко
вспыхнуло во взбудораженном мозгу.