Понимаешь, я думал, что это поможет, странно, ведь я не был верующим в обычном смысле слова. Считал, что все это ерунда. Но я так долго молился. Так искренне. Потом я вышел, оглянулся, посмотрел на церковь и подумал: люди построили такое количество этих чертовых церквей — тысячи, миллионы. Не может быть, что за этим ничего не стоит. Они же не дураки были.
Я качаю головой, не могу сменить тему. Не могу смотреть на Веронику. Не могу замолчать.
— Понимаешь, мой отец был хорошим человеком. Всю жизнь работал, никогда никому дурного слова не сказал. Кто как ни он заслужил Божью милость, если на то пошло. И я попросил за него. Я не молил ни о чем сверхъестественном, например, чтобы он выздоровел, это было бы чересчур, я просто попросил, чтобы он ушел быстро и безболезненно. И что?! Мои коленки истекали кровью, клянусь тебе. От долгой молитвы разболелась голова. Возвращаясь в больницу, я думал, что он уже тихо скончался. Глупо, конечно, но я был в этом уверен!
Слова душили меня, и я прервался. Мне вдруг расхотелось продолжать.
Вероника заговорила так нежно, с таким участием. Но сказала только одно слово:
— Фрэнки…
Я почувствовал, что по щекам текут слезы. И осознал, что должен закончить рассказ. Выбора не было. Она повторила:
— Фрэнки.
— Я вернулся в больницу, шел по коридору и, когда до отцовской палаты было еще метров сто, услышал этот жуткий вой. Ничего ужаснее в своей жизни я не слышал. Похоже на… стон привидения. Все в коридоре смотрели в сторону его палаты. Я подошел ближе и понял, что кричит мой отец. А потом разобрал, что он кричит мое имя… — И прошептал очень, очень тихо: — Фрэнсис, Фрэнсис.
Мимо прошла служительница стоянки, заглянула в машину. Кивнув мне, она улыбнулась, я механически улыбнулся в ответ. Потом сказал:
— Он никогда не называл меня Фрэнки. Не знаю, почему. Думаю, это неважно.
Вижу, как Тони курит сигарету у окна в пабе. Он разговаривает с девушкой, кладет ей руку на плечо. Я снова поворачиваюсь к Веронике.
— Он еще что-то кричал, но я не сразу расслышал. А потом разобрал: «Прекратите это! Прекратите! Прекратите!», как будто он был чем-то возмущен. Как будто кто-то нарушил его права. А ведь Джозеф был на самом деле гордым человеком, очень гордым. Его звали Джозеф. Джо Блю. И знаешь, что я сделал? Можешь себе представить, что я сделал?
Вероника напряженно слушает. Качает головой.
— Я ушел. Развернулся и ушел. Не дойдя нескольких метров до его палаты. А голос звенел в ушах. Больше к нему некому было прийти — его навещали только я и мама. Кроме меня, у него не было друзей. Но, понимаешь, я не смог этого вынести. Он умирал целую неделю. Но я не мог… я просто не мог… — Я почти прошептал это, а потом злость вернула мне голос. — Я больше ни разу не проведал его. Потому что он уже не был моим отцом. Он был сгустком боли. Боли, старости и одиночества. Вот такая чертовщина. Такая обыкновенная мерзость жизни.
Я откинулся на сиденье, с трудом приходя в себя. Вероника дотянулась до моей руки и стала водить по ней указательным пальцем. Ощущение очень приятное. Я никогда никому не рассказывал об этом. Ни Ноджу, ни Колину, ни Тони, ни Мартину Баклу, ни Нивену Бендеру. Так почему вдруг рассказал Веронике? И почему именно сейчас?
Потому что она патологоанатом. Потому что она знает, что там внутри. Она забирается туда при помощи своих маленьких острых скальпелей.
И тут мы оба подпрыгиваем на месте от громкого стука в окно машины.
Глава девятая
Безжалостная Немезида Кристофера Кроули
— Эге-гей!
Это Тони. Он явно хорошо принял. По запаху чувствуется. К тому же его шатает. По тому, как он сопит, пыхтит и утирает нос, можно догадаться, что он пропустил не одну рюмку и уже готов выяснять, кто кого уважает.
Я тут же беру себя в руки. Мне приходит в голову, что я делаю это каждый раз перед встречей с друзьями. Одно движение лицевых мышц — и я превращаюсь в самоуверенного, крутого, дерзкого всезнайку.
— Тони-Бриллиантовый!
— Фрэнки, чертов Выд… о, простите, просто Фрэнки. Офигительно невероятно честный Фрэнки. Девушка не знает твоего прозвища? Вронки, не надо обижаться. Пошли. Пошли, выпьем пива. У нас еще пятнадцать минут до того, как Махатма Ганди раскроет нам тайну мирозданья. Он осчастливит весь мир. Конец сомнениям и неуверенности. Два пива и «Бейлиз» для тебя, куколка. Ну хватит тут обжиматься-миловаться. Ненавижу женатиков. Опаньки. Вы ведь еще не того? Не женились?
Он одаряет Веронику одной из своих самых очаровательных улыбок: полумальчик, полусатир. Я вижу, как она замирает, думает, наконец сдается и начинает смеяться. Тони галантно открывает дверцу и протягивает Веронике руку. Расстегнутый ворот рубашки позволяет увидеть золотой амулет с рогами и ладонью, который он никогда не снимает. Вероника сжимает его ладонь — большую, мягкую, с черными островками волос на тыльной стороне, — и Тони начинает, спотыкаясь, продвигаться к входу в паб.
Я прихожу в себя и усмиряю свои эмоции, запихивая их в дальний ящик сознания. С тех пор, как я вышел из машины, мне удалось совладать с собой, теперь все опять под контролем. Я три-четыре раза провожу рукавом пиджака по лицу, пока не исчезает соленая влага, потом вхожу в зал. Тони с Вероникой уже сидят за столиком в углу. При моем появлении Тони начинает размахивать руками и громко звать меня, так что другие посетители паба оборачиваются.
— Фрэнки!
Я подхожу к столику и сажусь, потом залпом выпиваю пиво, которое Тони уже успел для меня заказать. На нем красивый льняной пиджак шоколадного цвета и (невероятно, но факт) коллекционная голубая рубашка от кого-нибудь типа Версачи. На ногах мокасины от Гучи с квадратными носами. Он как заведенный трещит про свою работу.
— Парикмахер — это не просто человек, который стрижет волосы. Это гораздо больше. Вы понимаете, о чем я? Понимаете? Может, звучит претенциозно. Не знаю. Но, приходя в салон, люди хотят попасть… в другой мир. И это то, что я им даю. Немного волшебства, милая беседа, новая внешность. На прошлой неделе у меня был Эван Макгрегор, потрясающий мужик, на самом деле он скорее мой приятель, чем клиент. Так вот, он сказал мне: «Я прихожу сюда не для того, чтобы постричься». Дело в атмосфере, в том, как это организовано. А я здорово умею создавать атмосферу. Да, и еще Алекс — Александр Маккуин — зашел вчера постричься наголо. Вы его знаете? Ну, дизайнер. Да? Он отличный парень, никакой распальцовки, даже намека на это. Так вот, он сказал примерно то же самое. Сказал, что ему у нас… комфортно. Так и сказал. Комфортно! Вот я и говорю: это одновременно ремесло и творчество. Кстати, Вероника, у тебя чудесные волосы. У кого ты стрижешься? Тебе идет. Разве что чуть-чуть снять на затылке. Можешь повернуться на секунду?
Вероника поворачивается, и Тони кладет руку ей на шею, легким движением поднимает волосы и проводит пальцем по кончикам. Вероника едва заметно вздрагивает.