В Петербурге летом жить можно - читать онлайн книгу. Автор: Николай Крыщук cтр.№ 73

Решается задача: надо восстановить целый квартал, чтобы ожило. Булыжные мостовые непременно, трактиры, каморку Раскольникова. Повесить красные фонари, где надо. И пусть Мармеладовы за актерскую ставку там пьют с посетителями бесплатно. И Сонечки в три смены предлагают свои услуги. Прибыль от иностранцев все окупит. Топор раритетный надо закрепить, чтобы не украли. Вообще же весь этот духовно-уголовный мир должен базироваться на самоокупаемости и строгой морали.

О Пушкине говорить всегда уместно. А главное, каждому как будто есть при этом что сказать. Верить, что это действительно так, смешно, радоваться всенародной говорливости – глупо. Но все же любопытно и отчасти загадочно.

Будто мы все еще так молоды, что нуждаемся в кумирах, которые становятся чуть ли не так же обиходны и необходимы, как утварь. Домыслам и пересудам нет числа, словно Пушкин еще жив и может кому-то помешать или кого-нибудь осчастливить.

Вспоминаю, как ждал однажды кого-то или чего-то в здании Лицея. Из комнатки экскурсоводов доносился разговор. Женщины спорили о чем-то, что явно не относилось к теме экскурсий. Это был именно разговор женщин. Пожалуй, да нет, определенно, скандал.

Может быть, происходит то, что мужчины называют «разбор полетов», когда подводят не всегда утешительные итоги вчерашних гуляний? Может быть, кого-то не поделили с утра?

Каково было понять, что этот «кто-то» – Пушкин! Ревниво, со знанием предмета перебирали имена пушкинских возлюбленных, находя их либо недостойными, либо опасными. Негодование и сарказм носили исключительно личный характер.

Бывает, малая нация трогательно носится со своим кумиром, бывает, что он становится при этом источником ученого иждивенчества и государством назначается на роль патриотического чучела. Хотя мы не малая нация, но с Пушкиным именно так все и произошло.

Но поразительно не то, что Пушкин произведен в высший государственный чин, а что это не погубило, не повредило его в наших глазах. У каждого – от городского пушкиниста до крестьянина – с ним какие-то личные отношения, какие у кого получаются. В этом действительно есть некая тайна.

Что это существо, заброшенное, по Гоголю, из будущего, может нам сегодня сказать? Может быть, все дело в его небывалой, опережающей время литературной дерзости? Мне приходилось слышать мнение, что русская литература идет вспять, то есть проходит пешком тот путь, которым Пушкин однажды пролетел. Не знаю. Тогда, во всяком случае, пришлось бы признать, что наша литература делает сейчас невероятный крюк. Да и потом, многим ли сегодня есть дело до литературы?

Тайна потому и тайна, что она зафлажена для нас. Можно вычислить ее, можно подойти к ней очень близко – проникнуть в нее нельзя.

Так в чем же все-таки дело?

Во всяком случае, не в уроках Пушкина. Скорее, в том, что из него нельзя извлечь никаких уроков. Он, быть может, единственный в русской литературе, уникально уклоняется от роли учителя.

Я давно положил себе запрет приводить Пушкина в пример. Даже в разборках с самим собой. Он не пример, не урок, не упрек, не образец. В смысле нормы он бесконечно уклончив, неподражаем. Нельзя перенять ни одну из его повадок, приберечь для выигрыша в разговоре ни одно из его высказываний, литературно продолжить, привлечь в качестве морального авторитета.

Наиболее верный кинематографический Пушкин появился, на мой взгляд, в комедии «Разбудите Мухина!» – в комедии, а не в драме или трагедии. Не Хлестаков ли он, в самом деле?

Знал ли Пушкин бездны? Знаком ли он был с трагичностью бытия? Да. Но. В этом «но» все дело. Синтаксически весь Пушкин – это «но» и при этом весь – положительная неоспоримость.

Вспомним ядовитые пассажи Мефистофеля в «Сцене из Фауста»:

Я психолóг… о вот наука!..

Скажи, когда ты не скучал?

Об этом поэте Блок сказал «веселое имя: Пушкин»?

«Сцена из Фауста» – не перевод (ничего подобного у Гете, кажется, нет), не подражание. Право, не пародия ли это? Но и не пародия.

Все тупики и бездны европейского сознания Пушкину были известны, но у него как будто не было времени долго глядеть в них и тем более не было нужды пугать нас ими. Он просто жил свободно и свободно, не в пример своему гениальному же тезке, мрачному, многоумному и трагическому, подарившему нам все же изящнейший вальс своего имени.

Кто не хочет сбежать? И я решил сбежать, если уж не от себя и не от семьи, то от умысла прекрасного гнетущего Петербурга, от умысла дружественных звонков, случайных встреч, парадного исполнения своей службы. В свою деревню с мультипликационно-корневым названием Афемьево, где пошли колосовики, а земляника, если неосторожно переходить от тына к полю, окрашивает следы своей кровью. Со времен еще претенциозной юности своей мечтал почувствовать себя деревенщиком.

Правда, говорили, комары в это лето особенно осознанно и непримиримо борются за наше место под солнцем, но ведь и наука почти уже не стоит на месте. К тому же на три дня всего-то!

В общем, решил сбежать, то есть улизнуть в краткосрочный отпуск из одной своей жизни в другую, то есть отвезти семью в деревню. Для этого зарядил друзей с машиной, соблазняя обыкновенными сельскими чудесами. Набили багажник минутными ценностями, сами, минутные, уселись. Было еще несколько книг и подарков для деревенских старух. Из духовного – все.

Но для машины ведь это и неважно. Она мыслит килограммами.

Чувствую с первых километров, не столько машина нас собирается везти, сколько сама мечтает выжить. Больше восьмидесяти не одолевает, экономя по-старчески драгоценные запасы оставшейся энергии. Но едем. Обсудить-то с ней ее личные проблемы нет никакой возможности.

Через какое-то время старушка остановилась и обидчиво замолчала. Нервный водитель грузовика за бешеные деньги довез нас до авторемонта. Там за бешеные деньги в течение пяти минут механики состроили какие-то инвалидные приспособления. Предупредили при этом, что путешествие отменяется, надо рулить домой.

В поисках обратной дороги мы выкруглили на какой-то пустырь, и тут абсурдистка остановилась навсегда, вперившись бессмысленными фарами в горизонт.

Знаю я эти тупики (или пустыри) жизни – кто-нибудь всегда находится. На этот раз спасителя звали Валера. Когда он потянул нас на своем металлическом шнуре в Петербург, день начинал уже величественно засыпать.

Приключений обратного путешествия описывать не буду. Около полуночи мы уже сидели на нашей кухне. Покидали все, что было в сумках, на сковородку и выпили: «С приездом!»

Валера был усталый и свою заслуженную выпил с удовольствием. Усталый он был потому, что ездил в командировку в Москву, потом заглянул в Подмосковье к дяде, да еще на обратном пути подвез такого же несчастного, как мы, до Петрозаводска. Машину на пути пришлось ремонтировать, и она упала ему на руку. Продавленную рваную рану забинтовал подорожному. На пустыре решил немного покемарить, а тут мы.