В Петербурге летом жить можно - читать онлайн книгу. Автор: Николай Крыщук cтр.№ 72

Лариса сидит на керамических печах.

Мы встречаемся с ним раз в сколько-то месяцев в компании нашего случайно общего товарища. Почему-то именно я ему мешаю жить. Почему-то именно со мной он хочет пикироваться до дуэльного уничтожения.

Подоплека пикировок действительно смертельна – в этом ошибиться невозможно. «Привет! – встречает он меня у порога (почему-то он всегда дежурит на приеме гостей). – Мы решили твоей шубе присвоить звание “шинель”».

Шуба моя, и правда, поизносилась в боях за существование.

В поисках уязвимого места он обрыскал всю географию моего, так сказать, бытия. Но безуспешно. Ни за что не зацепиться – скользит. Его природное остроумие, когда дело касается меня, неизбежно пробуксовывает. Слишком серьезен, слишком тужится, чего никому, кроме рожениц, делать не рекомендуется.

Он так меня ненавидит, что мне его порой становится жалко. «Зайчик, – говорю, – сплошные домашние заготовки – и все не срабатывает. Не расстраивайся, в следующий раз, может быть, получится».

Тогда он внезапно становится лиричен и проникновенен. По-моему, ему хочется со мной поговорить о самом интимном, например, об импотенции. Говорит: «Когда я вижу новую марку машины, я испытываю оргазм». Товарищ шепчет мне на ухо: «Так он долго не протянет».

Он – молодой. Для нашего круга сказочно богат. «Скажите, а сторублевые бумажки еще в ходу?»

О компьютерах рассказывает отдельные фантастические истории. Например, существует уже компьютер, который по ходу фильма может убить Алена Делона, и фильм станет развиваться по совершенно другому сюжету. Эта иллюзия власти над жизнью даже его смущает. Глаза у него выпучиваются, губы набухают, как у младенцев на фотографиях, где они все неизвестно чему удивлены. В эти мгновенья мне кажется, что он не совсем безнадежен.

Но остроумный, остроумный… «У меня рот полон фарфора. Стоит поднести блюдечко, и будет сервиз».

Наш случайно общий товарищ говорит о нем: «А ты знаешь, Алик по-своему благороден. Он говорит, что у него компьютер Ай-Би-Эм. В действительности же у него компьютер Ай-Би-Эм-прим. Это он нас так щадит».

Утро, редкотканое, с аккуратно прошитыми в тумане стежками дождя, висело перед окном. Я раздвинул, поправил еще покосившуюся от ветра гирлянду рождественских огней и пошел, пошел завораживать пространство, притворяясь неузнанным.

Рядом с цветочницами, согревающими цветы, я приметил Сашку – друга моего схороненного в дет стве брата. Сашка тоже заметил меня. Его глаза, как всегда, от этого вывалились, взмахом головы он вернул их обратно и улыбнулся.

– Привет! Поздравляй меня – мне сегодня полтинник. Сейчас идем на угол – там шампанское. Бутылок десять в твою сумку поместится? Потом в баню – наши уже ждут.

С необычайной проворностью Сашка прожался сквозь огнедышащую толпу и оказался у кассы. С другой стороны на манер викторианских нищих протягивали руки с деньгами два изболевшихся от простоя алкаша. Сашка щедро подал им руку помощи.

У прилавка он открыл мне мою сумку и стал складывать туда товар, тяжелый, как атмосферное давление.

– Почему двенадцать? – спросил я.

– Все правильно! – прошипел он. – Пошли быстрее.

Не успел я осознать загадку, как вслед за нами на улицу выскочили, покачиваясь от ветра, голодные алкаши.

– Валим, – шепнул Сашка, – убьют! – и побежал в соседний переулок с крупнозадой сноровкой чемпиона школы. Но с таким грузом, как у меня, хорошо было бежать только от человека, который в жадном покаянии хочет вернуть тебе долг. Через два дома меня настигли.

– Два фуфаря наши! – твердо сказал алкаш.

– Нет, три! – крикнул другой. – Давай, выкладывай.

– Ладно, не зарывайся, – попытался остановить его первый.

– Три, я сказал. А то сейчас опустим, – он стал прыгать вокруг меня в боксерской стойке. Первый, более справедливый, достал нож.

«Эх, Сашка!» – подумал я.

Того алкаша, который изображал боксера, я толкнул в лоб, и он деревянно упал на спину. Второго легонько ударил по голове, и он присел на асфальт, заснув у меня на ботинке. Я поставил на тротуар две бутылки и пошел в неопределенном направлении со своим бесполезным грузом. Улыбающийся Сашка ждал меня за углом.

– Что ж ты? Я думал, ты побежишь за мной.

– Гад ты, Сашка, – сказал я.

– Ну не сердись, – Сашка обнял и поцеловал меня. – Мы же с тобой вроде как братья. С Витюхой твоим еще в песочнице играли. Пошли, там у ребят уже горлы перегорели.

В качестве носильщика я поплелся за ним.

«Они играли с моим братом в одной песочнице, – думал я, подавляя в горле слезы. – Почему это обстоятельство наложило на мою жизнь какие-то странные обязательства? Эники-беники-си-колеса…»

– Ба! – загрохотала, увидев нас, банная компания. – Вовремя пришли. Об отсутствующих либо ничего, либо плохо!

Понеслось. Неприцельно застреляли в потолок бутылки. Белый палтус, нежно распластанный, лег на тарелку. Листы маринованной капусты доставали из кастрюли рукой, другой тянулись друг к другу с рюмкой водки. Шампанским запивали.

Я разделся и осторожно вошел в ад парилки. Смешанный запах березы и эвкалипта вскружил голову.

За стеной чествовали предателя Сашку. Запели маршевую песню, стуча стаканами по деревянному столу. В горле закипели слезы не только от обиды, но и от злобы.

Вдруг я заметил, что по полку ко мне ползет мохнатый сверчок. Это было сравнительно крупное и на людской взгляд довольно-таки безобразное существо. Вероятно, уже старик. Скрипку свою он волочил сзади.

– Нет сил жить, – сказал сверчок. – Всякий раз колотят в стены, чтобы вышибить из меня дух. Иногда гоняются за мной босыми ногами. До искусства никому уже нет дела.

Я погладил по спине моего благородного друга, стараясь отстраниться, чтобы капельки пота не падали на него.

– Ничего, – сказал я, запирая дверь на деревянную палку. – Ничего. Если начнут рваться, будем отстреливаться. А пока – сыграй что-нибудь.

Есть особый мир – мир графоманов. Он проявляется во всем: в одежде, в любви, в словесности, разумеется. Это не бездарность, а особая форма душевнобольной одаренности. Не просто неточность, а какая-то прицельная неточность. Не экзальтированность даже, а какое-то абсолютно не контролирующее себя простодушие да с изыском («да с потрошками»), своеобразно, разумеется, понимаемым.

Некая общественная комиссия по Достоевскому. В большинстве своем – убогие и больные. Им в нашей стране всегда больше всех надо. Страна такая или такие убогие?