Год любви - читать онлайн книгу. Автор: Пауль Низон cтр.№ 78

Посвящается Одиль

На днях я снова увидел тех парней, что чистят канализацию, ассенизаторов. Они брели, точно пьяные, шаркая резиновыми сапогами с опущенными почти до самой земли голенищами. Им приходится шлепать по скользкой жиже, кишащей крысами, по ковру из крыс, погружаться по пояс в клокочущие нечистоты, блуждать в мерцающем свете шахтерской лампочки; пять часов длится смена.

Странное волнение охватывает меня, когда я вижу их, этих неприкасаемых. Или лучше сказать — солдат невидимого фронта. Это их основная работа, они этим живут.

Откуда это волнение? И почему на днях — или это было уже давно? — во мне родилось это сравнение с солдатами, я ведь равнодушен к армии, ко всем, кто носит форму, это не для меня, откуда взялось это сравнение? Я люблю тех, кто бодрствует, люблю ночных сторожей. В молодости я в своей мансарде целые ночи проводил без сна, лежал с открытыми глазами или сидел, прислушиваясь к тишине, к страху в себе, борясь с дремотой. Я словно очищался изнутри, становился насквозь проницаемым, просветленным, я словно горел в каком-то огне.

Солдаты. Недавно я так ответил на вопрос, работаю ли я:

— Работаю ли я? Я и сейчас работаю, — сказал я, удивляясь своим словам, — представь себе одинокого солдата на тайном фронте, на границе с Маньчжурией, на горизонте совершеннейшая пустота, ничего, абсолютно ничего не происходит, даже муха не пролетит или оса, в воздухе и не пахнет войной, тишина. Солдата послали сюда и забыли, он роет окоп под палящим солнцем или под дождем, на ветру, день за днем, один как перст, давно уже не знает, зачем он это делает, и знать не хочет, просто роет и роет…

Мой собеседник громко рассмеялся.

— Потрясающе, — говорит он. — Общий план: желтый пейзаж без конца и края, кое-где зелень, коричневые крапинки на белесой желтизне как на брюшке у лягушки. Камера наезжает. В кадр попадают летящие вверх комья земли, монотонная работа. Потом крупный план: покрытое потом лицо солдата.

— Что вы здесь делаете? — спрашивает репортер и протягивает солдату микрофон.

— Рою окоп, — отвечает солдат.

— Зачем?

— Таков приказ.

Солдат смущенно бормочет что-то о защите границы, ожидании нападения и необходимости выполнять свой долг.

Моего собеседника трясет от смеха. Я давно не видел его. Теперь он носит небольшие тонкие усики, они ему очень даже идут, особенно к его узким глазам. Когда он смеется, сходство с монголом только усиливается. Он только что вернулся из Австралии. Когда мы виделись в последний раз, несколько лет тому назад, он производил жалкое впечатление — развод! Теперь он, судя по всему, снова на коне.

— Но вернемся к вопросу о работе, — говорю я с важным видом. — Я все еще нахожусь в состоянии позиционной войны. Осаждаю крепость. Зондирую почву. Уже много чего накопал. Набралась вот такая куча материалов, — я показываю рукой, какой высоты стопка бумаги, И при этом явно преувеличиваю. А про себя думаю: черт бы побрал, черт бы побрал эту нелепую профессию. Мой собеседник, Том, ростом под два метра, явно не знает, куда девать ноги, особенно в барах с мебелью, рассчитанной на нормальных людей прежних времен, он говорит, приглушив голос до доверительного шепота и широким жестом приглашая меня прислушаться к его словам, что где-то там, в Австралии, он встретил человека, въедливого, разумеется, читателя, который если не вообще, то именно сейчас считает меня самым значительным писателем. Том — прирожденный льстец и к тому же комедиант.

— Великолепно, — говорю я и едва заметно поворачиваюсь в сторону, прижимая к себе комплимент, точно плюшевого медвежонка.

Что случилось? Что значат эти слова? Не сплю ли я? Временами я и впрямь впадаю в дремоту на своем рабочем месте, когда мне никто не мешает.

Пока мы разговаривали, я наблюдал за юной парочкой. Два подростка, он и она, тискали друг друга, рты на почти детских лицах казались слишком широкими, по крайней мере у паренька. Сплетя ноги, они сидели в глубине вытянутого как кишка кафе, над длинной стойкой которого витиевато извивалась розовая неоновая трубка, излучая бледное свечение, напоминающее ореол святого или расплывшиеся кольца дыма; тесно прижавшись, они сидели, сгорая от ненасытного желания, и до изнеможения впивались губами друг в друга, а потом, очнувшись от поцелуя, тяжело дышали и смущенно, с залитыми краской лицами, оглядывались, а руки их уже снова тянулись друг к другу, пальцы сплетались, и все начиналось сначала: им неудержимо хотелось слиться, стать единым стволом. Я чувствовал их неутоленную жажду и неудовлетворенность оттого, что нельзя позволить себе большего — ведь не в кафе же, не среди людей. Когда они не целовались, головы на алчущих телах, казалось, принадлежали не им, а смущенным зрителям; это в первую очередь касалось паренька. В паузах. между поцелуями головы напоминали ненужный реквизит, приготовленные для выставки экспонаты. Но вот он снова обвил ее руками и прижал к себе ее бедра, а она сверлящими движениями маленькой головы стала впиваться ему в ямку на шее.

Я снова подумал о забытом солдате на заброшенном фронте. По обе стороны начатого окопа расстилается равнина, работе конца не видно, он один-одинешенек, врагов нет и в помине, можно не торопиться, вокруг — никого, но бросить пост нельзя, разве что без промедления уйти в вечность, но к этому он пока не готов. Быть может, мысль о бегстве и приходила ему раньше в голову, быть может, он уже пускался в путь, но после безрадостных вылазок на разведку возвращался обескураженный. Вылазки, длившиеся по нескольку дней, не приносили ощутимых результатов, никаких перспектив, на горизонте ничего нового, одно и то же, насколько хватает глаз. Да и особого куража, желания что-то предпринять он в себе не обнаруживал. Куда бежать? В своем окопе он чувствует себя как дома. И работы у него невпроворот, дела хватит надолго. Есть ли у него надежда? На то, что его сменят? Что начнется, война? Что он выдержит испытание? Не думать, об этом. Продолжать работу. Иногда он прикладывает руку к глазам и смотрит на то, что сделал. Иногда спит. Спать — все равно что ехать в поезде. Ему снятся сны. О том, о сем. Недавно ему приснилось, что его собираются казнить. Сверхсовременное квадратное помещение из синтетического материала, высоченное, без окон и выступов, стены и пол гладкие и скользкие. Он стоит спиной к стене, перед ним группа мужчин в плащах, похожих на бизнесменов, но он знает: это его судьи. Он представления не имеет, в чем его обвиняют; ему ничего не говорят, не бросают в его сторону угрожающих взглядов, лица мужчин ничего, кроме равнодушия, не выражают. Наконец один из них отделяется от группы и нажимает на стене какую-то кнопку. Обвиняемый чувствует под ногами вибрацию, часть пола приходит в движение, отделяется и толкает его вверх. На маленькой площадке он поднимается вдоль гладкой стены, сначала медленно, потом быстрее, наконец, летит с бешеной скоростью; на этом голом пятачке у него кружится голова; но не успевает он закричать от страха, как площадка останавливается; весь в поту, он прижимается к холодной стене, открывает рот, чтобы позвать на помощь, но в это время все тот же господин снова нажимает на кнопку. Солдат чувствует, как узкая площадка под его ногами снова начинает дрожать и медленно вползает в стену, исчезая в ней. У него ускользает опора из-под ног, и когда это происходит, когда он падает в пустоту и его охватывает ужас, уже на лету, в смертельном полете в голове его мелькают две мысли, последние мысли: гениальное изобретение, первый по-настоящему стерильный способ казни, надо запомнить и немедленно запатентовать, думает он; однако что они станут делать с мертвым телом, с останками человека?

Страница