Если спросишь, где я - читать онлайн книгу. Автор: Реймонд Карвер cтр.№ 82

Тем летом, в Сиэтле, моей жене очень нужна была работа. У нее не было денег, совсем. Жених ее учился в местной офицерской академии. И у него денег тоже не было. Но она его очень любила, а он ее, ну, и все такое прочее. Однажды она увидела объявление в газете: «Работа. Чтение корреспонденции слепому человеку», и там был указан номер телефона. Она позвонила, ей сказали адрес — и сразу же приняли. Она целое лето работала у этого слепого. Сам же он занимал небольшую должность в окружном отделении социальной помощи, и моя жена ему помогала. Они очень сильно сдружились — моя жена и этот слепой. Откуда я все это знаю? Она сама мне рассказала. И вот еще что. В последний день слепой попросил у нее разрешения потрогать ее лицо. Она согласилась. Она рассказывала, что он ощупал все лицо, нос, даже шею! Она об этом до сих пор помнит. Даже пыталась написать об этом стихотворение. Ей всегда очень хотелось написать стихотворение. Раз или два в год она сочиняла стих, обычно когда в ее жизни происходило нечто важное.

Когда мы начали с ней встречаться, она показала мне это стихотворение. В нем она рассказывала о том, как его пальцы двигались по ее лицу. О том, что чувствовала тогда, о том, какие мысли крутились у нее в голове, когда этот слепой касался ее носа и губ. Я помню, что слушал скорее из вежливости. Конечно, ей я об этом не сказал. Может быть, я плохо разбираюсь в поэзии. Признаюсь, — если мне вдруг захочется почитать, то уж точно это будут не стихи.

Как бы там ни было, первый возлюбленный моей жены, будущий офицер, был с ней знаком еще с детства. Это все так. Но вообще-то я говорил о том, что в конце того лета, десять лет назад, она разрешила слепому потрогать ее лицо, сказала ему «до свиданья», вышла замуж за этого своего друга детства, — его к тому времени комиссовали, — уехала из Сиэтла. Но они продолжали общаться, — я имею в виду ее и этого слепого. Первый раз она с ним связалась примерно через год. Позвонила ему как-то вечером с военно-воздушной базы в Алабаме. Ей хотелось поговорить. Поговорили. Он попросил, чтоб она рассказала про свою жизнь, но на пленку, и послала бы ее по почте. Она так и сделала. В своем «письме» она рассказывала о муже и об их жизни в армии. Она рассказала этому слепому, что любит своего мужа, но ей не нравится место, где они живут, и что муж — часть всей этой военной индустрии. Еще она рассказала, что написала стихотворение про него, ну, про слепого. Сказала, что сейчас пишет о том, как нелегко быть женой офицера военно-воздушных сил. Но это стихотворение все никак не закончит, дописывает. И слепой тоже послал ей пленку со своим рассказом. Она в ответ — другую. И это длилось годами. Офицера, мужа моей жены, постоянно направляли с одной военно-воздушной базы на другую. И она посылала пленки то из Муди, то из Макгвайера, то из Макконелла, и, наконец, из Тревиса, что близ Сакраменто. Вот там она однажды ночью почувствовала себя совсем одинокой и оторванной от всех тех, кого знала когда-то и с кем потеряла связь из-за бесконечных переездов. Она почувствовала, что больше не в состоянии так жить. Ну и проглотила все таблетки и пилюли, какие были в аптечке, и запила все это дело целой бутылкой джина. Потом она легла в горячую ванну и отрубилась.

Но она не умерла, ей просто стало плохо. Ее стошнило. Ее офицер — какая разница, как его звали? Просто друг детства — с него и этого хватит, — пришел домой, увидел ее и вызвал «скорую». Оправившись, она сразу надиктовала эту историю на пленку и отправила ее слепому. Все эти годы, когда что-то случалось, она сразу же — все на пленку и бегом на почту, чтоб поскорей ее отослать. Записи писем — на втором месте после стихов — тоже раза два в году, как средство для восстановления душевного равновесия. На одной из пленок она призналась, что хочет уехать от своего офицера и какое-то время пожить одна. На другой сообщила, что разводится. Когда мы с ней начали встречаться, она, естественно, мигом доложила об этом слепому. Она выкладывала ему вообще все, ну, или, по крайней мере, мне так казалось. Однажды она спросила меня, не хочу ли я послушать последнее письмо слепого. Это было где-то год назад. Она сказала, что он там обо мне говорит. Мне что? Ладно, давай послушаем. Я налил нам выпить, мы расположились на диване в гостиной и приготовились слушать. Она поставила пленку и подправила настройки. Потом нажала рычажок. Пленка пискнула, и кто-то начал громко говорить. Она убавила звук. Через несколько минут обычной болтовни я услышал свое имя, которое произнес этот незнакомец, этот слепой, которого я и в глаза не видел! А потом следующее: «Из того, что ты мне о нем рассказывала, могу сделать вывод, что…» Тут нас прервали — кто-то постучал в дверь, и мы так больше и не возвращались к этой записи. Может, оно и к лучшему. Я услышал то, что хотел.

А теперь этот самый слепой собирался переночевать в моем доме.

— Может, мне сходить с ним в боулинг поиграть? — спросил я жену. Она стояла у раковины, чистила картошку. Она отложила нож и повернулась ко мне.

— Если ты меня любишь, — сказала, — сделай это ради меня. Если нет, то ладно. Но учти: если твой друг, — не важно какой, — приехал бы к тебе в гости, я бы сделала все, чтоб он чувствовал себя как дома, — она вытерла руки кухонным полотенцем.

— У меня нет слепых друзей, — сказал я.

— У тебя никаких друзей нет, — уточнила моя жена. — Все, хватит. И, кроме того, черт возьми, у него жена только что умерла! Ты в состоянии это понять? Человек только что потерял жену!

Я не ответил. Она не сильно распространялась о жене этого слепого. Сказала только, что ее зовут Бьюла. Бьюла! Такое имя может носить только чернокожая.

— Его жена была черной? — спросил я.

— Ты что, дурак? — сказала моя жена. — У тебя крыша совсем поехала? — Она взяла картофелину. Потом швырнула ее на пол — подпрыгнув, картофелина закатилась под плиту. — Что с тобой такое? Перепил, что ли?

— Я же просто спрашиваю.

Сразу после этой моей фразы она начала описывать мне все с такими подробностями, которые меня и вовсе не волновали. Я налил себе выпить, сел за стол и слушал. Части истории потихоньку выстраивались во что-то внятное.

Бьюла начала работать на слепого через год после того, как уволилась моя жена. Очень скоро Бьюла и слепой уже венчались в церкви. На свадьбе было немного народу — да и кто захочет пойти на такую свадьбу? — только они вдвоем и еще священник с женой. Но как бы там ни было, венчались они в церкви. Он сказал, что так захотела Бьюла. Наверное, уже тогда у Бьюлы миндальные железы были поражены раком. После восьми неразлучных лет — жена так и сказала, «неразлучных лет», — здоровье Бьюлы начало резко ухудшаться. Она умерла в больничной палате, там, в Сиэтле, а слепой сидел у ее кровати и держал ее за руку. Они поженились, жили и работали вместе, спали вместе — наверняка и сексом занимались, — а потом слепому пришлось ее хоронить. И ведь он даже не знал, как она выглядела! Это было выше моего понимания. Когда моя жена мне все это рассказала, мне его даже стало немного жаль. А потом я поймал себя на мысли: какая, наверное, горькая жизнь была у этой женщины! Представьте, каково это — даже не знать, какой тебя видит твой возлюбленный. Женщина, которая ни разу за всю супружескую жизнь не слышала от своего мужа ни одного комплимента. Женщина, чей супруг не мог понять выражения ее лица, страдание на нем или радость. Она могла краситься, а могла и не краситься — ему-то какая разница? Могла бы, если бы захотела, накрасить зелеными тенями один глаз, вставить в ноздрю сережку, носить желтые брюки с фиолетовыми кедами — разницы никакой. А потом просто взять и умереть, слепой держит ее за руку, из его невидящих глаз ручьем текут слезы, — я себе это хорошо представляю. Ее последняя мысль, наверное, была такой: а ведь он даже не знал, как я выглядела, — и, после этого, прямиком в гроб. Все, что у Роберта осталось — это небольшая страховка и половинка мексиканской монетки в двадцать песо. Вторую половинку он положил ей в гроб. Очень трогательно.